Читать книгу - "Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами - Виктор Пелевин"

– Да, действительно, – сказал Капустин. – А какая между ними разница?

– Обычный «Цади» означает праведность. А прямой «Цади софит»… Как бы это объяснить… Вы помните «Возвращение блудного сына» Рембрандта?

Капустин кивнул.

– Так вот – если бы Рембрандт закрасил весь холст белой краской, а в самом центре нарисовал маленькую красную «Цади софит», получилось бы то же самое, только лаконичнее, возвышеннее и точнее. Смысл «Цади софит» – это «баал тещува», что в буквальном переводе означает «хозяин возвращения». Это человек на той стадии развития, где покаяние, соединяющее «Хэт» и «Хэ», позволяет ему сойти с пути греха и вернуться к истине. «Цади софит» выше простого «Цади» не только визуально, но и мистически. Согрешивший и вернувшийся к свету дороже сердцу Адонаи, чем праведник, не грешивший никогда. Вы знаете свой грех, Теодор, и вы пришли ко мне покаяться в нем…

Капустин закивал, словно соглашаясь по очереди с разными аспектами этой мысли.

– Теперь смотрите, – продолжало Солнце. – Энергия покаяния, соединившая крайние «Хэт» и «Хэ» проникает в две центральные буквы и находит свое отражение в скрытой «Цади софит», на которую указывает «Цади». Но что происходит дальше?

– Что?

– Именно здесь тайна. Я ведь не зря нарисовал согнутую «Цади» рядом с прямой. Посмотрите, как меняется эта буква. Она как бы встает с коленей, одновременно распрямляя спину… К чему направлено это движение? Продолжите его мысленно. Чем оно закончится в пределе?

– Буква выпрямится еще сильнее?

– Именно. И что мы увидим перед собой тогда? Какую букву? Смелее, смелее, она уже есть на столе…

– Вот эта? – и Капустин указал на букву:

ו

– О да. «Вау». В печатном тексте ее даже обозначают простой вертикальной чертой. Вы помните, какой в ней смысл?

Капустин хихикнул и кивнул.

– Ну нет, – сказало Солнце чуть жеманно, – не совсем то, что вы подумали. Хотя и это тоже. Вы забегаете вперед, Теодор, всему свое время… «Вау» означает не только мужской принцип, но и разум, если просто – вменяемость. Но главное в другом. Главное в том, как изменится тетраграмматон, когда «Цади» проделает свою скрытую работу полностью и трансформируется в «Вау». Мы получим вот что…

Солнце провело над столом палочкой, и перед Капустиным зажглось еще одно слово:

חופה

– «Хэт – вау – пэ – хэ», – произнесло Солнце. – Читаем опять справа налево, вы помните, да?

– Что это? – спросил Капустин.

– Это тетраграмматон «купа».

– А что он значит?

– Он означает «брачный полог», под которым должны соединиться муж с женою. Или, если первая «Хэт» состоит из двух «Вау», муж с мужем… Когда скрытый «баал тещува» проделает свою работу, его обязательно пустят под этот полог. Обязательно…

И Солнце снова положило свою теплую ладонь на кисть Капустина. Пальцы Капустина напряглись, но он не убрал руку.

– Скрытый «баал тещува», – тихо и проникновенно произнесло Солнце, – символизируемый теневым знаком «Цади софит» – это вы, Теодор. Смысл потаенности в том, что действовать до поры вам придется тайно. А как именно, вам объяснит мой помощник по региональным вопросам…

Солнце подняло руку и легонько потрепало Капустина по щеке, а потом опять положило пальцы на его ладонь. Прикосновение было мягким, теплым и чуть влажным.

– Я рад был встретиться с вами, мой друг. Сейчас меня ожидают другие братья, но скоро мы увидимся вновь – и, надеюсь, проведем вместе больше времени… Как говорил наш с вами соратник по скрытой работе Александр Пушкин, «из искры возгорится пламя». Я не поэт. Но надеюсь от всего сердца, что наша с вами хуцпа скоро превратится в купу для двух «Вау»… Возможно, уже при следующей встрече.

Последнее написанное на столе слово загорелось вдруг очень ярко. Капустин на миг опустил на него глаза – а когда он их поднял, Солнца в комнате уже не было.

– Worshipful sir…

Капустин оглянулся.

Батлер с бакенбардами так и стоял у двери.

– Вас ожидает помощник по региональным вопросам, – сказал он по-русски.

Капустин кивнул и поднялся со стула. Первые несколько шагов по комнате дались ему с трудом, но он справился с собой и выбрался в коридор вслед за батлером.

Навстречу им шли двое – другой батлер, похожий на первого, и необычного вида масон: на нем был безупречный смокинг и красная бабочка, но с его бритой головы на плечо свисал длинный чуб, а фартук был расшит веселыми ромбиками, крестиками и снежинками, соединенными в симпатичный, но легкомысленный узор – легкомысленный настолько, что в фартуке даже появлялось нечто кухонное. Лишь с усилием Капустин узнал в комбинации крестиков и ромбиков традиционные циркуль и наугольник.

Поравнявшись со странным масоном, Капустин прокашлялся и сказал:

– Здоровеньки булы!

Масон с чубом покосился на капустинский фартук, успевший опять обрасти густым мехом, – и настороженно ответил:

– Булы здоровеньки…

Они разошлись.

Батлер уводил Капустина вглубь подвального лабиринта, и чем дольше они шли, тем отчетливее становилась лежащая на всем печать запустения. Кажется, они направлялись в самый дальний аппендикс винного погреба, где люди не бывали годами… Редкие двери были покрыты паутиной и плесенью – их, видимо, давно не пробовали открыть. Кто мог ждать в таком месте?

Но вот в стене появился боковой проход, батлер повернул в него – и нагнавший его Капустин вместе с ним вступил в пятно лунного света.

Впереди была ведущая вверх лестница с чугунными перилами. Высоко над ее пролетом располагалось окно, из которого бил лунный луч.

– Вам туда, – сказал батлер, указывая почему-то на луну. – Я подожду здесь…

Капустин медленно пошел вверх по лестнице.

Происходило что-то странное – с каждым шагом желтое сияние в окне делалось все ярче, а идти вверх становилось все легче, словно луна притягивала к себе сильнее и сильнее. Дойдя до середины лестницы, Капустин замер в неустойчивом равновесии и оглянулся на батлера.

– Смелее, – улыбнулся тот.

Капустин сделал еще шаг, и луна победила. Его оторвало от ступеней, рвануло к окну, и он огромным мячом пробил стекла. Луна потянула его к себе, и он понесся к ней с невозможной быстротой: в ушах засвистал холодный ветер, мелькнули желтые тучи внизу – и вдруг вознесение кончилось так же внезапно, как началось.

Капустин понял, что сидит на стуле – жестком и довольно неудобном. Вокруг была комната со сводчатыми стенами, почти такой же формы, как его спальня в самолете. Своей аскетической пустотой она, впрочем, больше напоминала его московский кабинет. Но теперь посетителем был он сам.