Читать книгу - "Белки в Центральном парке по понедельникам грустят - Катрин Панколь"

— Сегодня не наш день, а?

— Нет, вообще не наш, — подтвердила Жозефина, жуя кусочек простыни, чтобы сдержать рыдания. — Год начался из рук вон плохо…

— Но у нас целый год, чтобы все исправить!

— Я уже ничего не могу исправить. Закончу дни как Хильдегарда Бингенская. В монастыре…

— Ты себе льстишь, нет? Она же была вечной девственницей.

— Я отказываюсь от любви… И потом, я слишком стара! Мне уже скоро сорок пять…

— Через год!

— Моя жизнь закончена. Я прошла свой круг. — И она зарыдала пуще прежнего.

— О-ля-ля! Зачем ты все валишь в одну кучу, Жози?! О'кей, он проводит новогоднюю ночь с Дотти, но ты сама отчасти в этом виновата… Ты молчишь, не появляешься, не звонишь, торчишь здесь, во Франции, как столб…

— А как мне прикажешь действовать?! — вскричала Жозефина, выпрямившись в кровати. — Это муж моей сестры! Я ничего не могу с этим сделать!

— Но твоя сестра умерла!

— Да, ее больше нет, но я непрерывно о ней думаю…

— Подумай о чем-нибудь другом! Подумай о ее прахе и стань наконец живой, желанной, сексуальной!

— Я совсем не сексуальная, я некрасивая, старая и глупая…

— Этого-то я и боялась! Ты совершенно чокнутая… Вернись на землю, Жози, этот мужчина великолепен, и ты вот-вот его упустишь со своим трауром безутешной вдовы! Это ты его бросила, а не он!

— Как это я его бросила?! — остолбенела Жозефина.

— Вот так… Целуешься с ним как ненормальная, а потом не подаешь признаков жизни!

— Но ведь он тоже целовал меня как ненормальный и после этого мог бы позвонить!

— Да его достало посылать тебе цветы, письма и сладости, которых ты не замечаешь или выкидываешь в мусорное ведро! Поставь себя на его место! Всегда нужно поставить себя на место человека, если хочешь его понять…

— Ты можешь объяснишь мне, что происходит?

— Да все очень просто. Так просто, что ты даже об этом не подумала! Он был один на Новый год. Пригласил друзей и попросил Дотти помочь ему принимать гостей. Ты следишь за моей мыслью?

Жозефина кивнула.

— Дотти приехала с большим зонтиком, в теплых ботинках, теплом пальто, толстом свитере, напоминаю тебе, что в Лондоне на Новый год был снег, можешь посмотреть метеосводки, если не веришь, и тогда он сказал ей, что она может переодеться, платье, туфельки, губная помада, сережки, я уж не знаю, что там еще!

Она изобразила жест той, которая уж не знает, что там еще, воздев руку к потолку.

— Он предложил ей переодеться в его комнате… Она помогала ему накрывать на стол, стряпать, они смеялись и пили на кухне, они друзья, Жози, друзья… как мы с тобой, не более того! А потом она пошла принять душ, положила часы на ночной столик Филиппа, нарядилась, накрасилась и вернулась в гостиную к Филиппу, Александру и их друзьям, забыв в комнате часы… Вот что случилось, и ничего более… А ты устраиваешь из этого роман с продолжением, представляешь себе Дотти в прозрачной ночнушке в постели Филиппа, да еще с обручальным кольцом на пальце! Ты воображаешь себе их первую брачную ночь и рыдаешь в подушку!

Жозефина спрятала подбородок в простыню и внимательно слушала. Ширли права. Ширли в очередной раз права. Именно так все и происходило… Как хочется поверить в придуманную Ширли историю… Хорошая получилась история. Но она почему-то в нее не верит. Видно, подобная версия может успокоить таких, как Ширли, но только не ее, не Жозефину.

Она никогда не тянула на роль героини.

Когда влюблен, вечно придумываешь себе истории. Придумываешь соперников… или соперниц, кто как. Придумываешь интриги, сорванные украдкой поцелуи, авиакатастрофы, молчание в телефонной трубке, внезапно сломавшийся телефон… Придумываешь опоздания на поезд и потерявшиеся письма, ни минуты покоя. Как будто счастье противопоказано влюбленным… Как будто счастье существует только в книгах, детских сказках и на витринах магазинов. Но не на самом деле. Или оно бывает так мимолетно, что утекает между пальцами, и только удивляешься, отчего в руке ничего не осталось…

Свеча догорала, слабый огонек дрожал на тонком фитиле.

Скоро в подвале станет совсем темно. Зоэ боится. Она чувствует, как комок в животе надувается и надувается, и пытается сдуть его, надавив на живот руками.

Гаэтан замолк. Он тоже, наверное, чувствует опасность.

Первый день нового года. Они вдвоем в подвале. Через три дня он уедет. И они не увидятся еще до… еще до… до чего? Еще долго.

Это случится сегодня вечером.

Опасность…

Сейчас или чуть позже.

Это случится.

Они уже не могли решиться посмотреть друг другу в глаза.

Неоновая лампа в подвале загорелась, и они услышали звук шагов.

Они прочли один и тот же страх в глазах друг друга.

Услышали приближающиеся шаги, голоса людей, которые заблудились. Они искали паркинг, «кажется, это здесь, — утверждал один голос, — нет, здесь». Потом дверь хлопнула, неоновый свет мигнул и погас.

Гаэтан долил себе из бутылки последние капли. Зоэ подумала: «Для храбрости, он так же боится, как я». Она попыталась разглядеть его в темноте, темный неясный силуэт, от него исходила опасность. Ее сердце колотилось со скоростью сто семьдесят ударов в минуту. Хотелось встать и сказать: все, давай пойдем. Она ничего не понимала. В голове и животе у нее творилось нечто безумное. Словно пульсы бились во всем теле. Она не была уверена, что сможет устоять на ногах.

Он расстелил пальто Зоэ, снял с нее туфельки и колготки. Ему понадобилось время, чтобы разобраться с застежками лифчика, и Зоэ чуть не рассмеялась, но смех внезапно повис в воздухе. Она больше не знала, смеяться ей или дрожать от страха. Смеялась и дрожала одновременно. Дрожала как осиновый лист, и его рука на ее спине дрожала тоже. В подвале было холодно, но ее бросило в жар. Она тихо пробормотала: «Это в первый раз…» Он ответил: «Знаю, не волнуйся…» Голос больше не дрожал, Гаэтан вдруг показался ей высоким, взрослым, гораздо более взрослым, чем она, и она задумалась, приходилось ли ему когда-нибудь делать это. Но спросить не решилась. Ей захотелось прижаться к нему, довериться ему, страха уже не было. Он не причинит ей зла, теперь она это знала.

Он снял кроссовки, расстегнул штаны, стянул их, стоя на одной ноге, чуть не упал, она засмеялась.

Потом он лег на нее, и она сказала: «Поговори со мной таким голосом, который меня успокоит».

Он не понял, что она имеет в виду. Он повторил: «Я знаю, знаю, не бойся, я здесь…» — как будто в подвале была какая-то еще опасность, кроме него самого.

И тогда она почувствовала, как становится легкой-легкой.

И тогда все сразу стало легко. Или голова пошла кругом, или она потеряла голову. Они остались теперь только вдвоем, как ей показалось, они даже одни во всем городе. И сердце города перестало биться. И ночь сгустилась, чтобы укрыть их. «Я безумно люблю тебя, — сказал он тем голосом, который ее успокаивал. — Я не сделаю тебе плохо, Зоэ, я так люблю тебя, Зоэ». И это короткое имя, это Зоэ, шелестящее в ночи, когда она лежит обнаженная рядом с ним, ей страшно, она скрещивает руки на груди, это имя, которые все подряд произносят по много раз на дню, Зоэ, в лицее или дома, это короткое имя развернулось, стало уникальным, стало огромным, стало гигантским, оно охраняет ее, и она больше не боится. Земля перестала вращаться, мир затаил дыхание, и она тоже затаила дыхание, когда он вошел в нее тихо и нежно, не принуждая, не торопясь, и она открылась для него, она больше ни о чем не думала, ничего не слышала, только это было важно, любовь, которая в их телах, любовь, которая занимает все их тела целиком. Она — только для него, и он — только для нее, и они составляют полную карту мира с крыльями, круглую карту мира с корнями, и они путешествуют в пространстве. Все кружится, кружится… Все кружится, не останавливаясь, и она не знает, вернутся ли они назад.