Читать книгу - "Запретные удовольствия - Юкио Мисима"

Его надежды были такими же, как у всех, не так ли? «Видимо, нет», – размышлял Юити. Однако дальше этого мысли его не шли. Что же касается Сунсукэ, он думал бы так: «Такое, хотя и столь малое, желание Ипполита не могло быть исполнено. Таким образом, его желание было символом чистого человеческого желания, нечто выдающееся, блистательное».

Юити размышлял над содержанием письма, которое он получил от Сунсукэ. Письмо было по-своему завораживающим. Это был приказ действовать, не важно, сколь искусственным казался поступок. Более того, притом что доверие Сунсукэ считалось само собой разумеющимся, подобное действие имело встроенный предохранительный клапан, циничное богохульство. Но надо отдать должное – ни один из его планов не был скучным.

«Однажды я сказал ему, – вспомнил Юити, – что хотел бы отдаться чему-то, чему-то ложному, даже бессмысленному. Он вспомнил об этом и состряпал этот план. Господин Хиноки несколько подл по натуре». Он улыбнулся. В этот самый момент левофланговые студенты маршировали по двое и по трое на краю покрытого травой подъема. Ему пришла в голову мысль, что они тоже движимы теми же порывами, что и он.

Был час дня. Зазвучал колокол на часовой башне. Студенты вставали. Они стряхивали грязь и стебли травы, прилипшие к их формам. Пиджак Юити тоже носил следы легкой весенней пыли, сухой травы и приставшей земли. Приятель, отряхивавший его, снова пришёл в восхищение покроем пиджака, который Юити носил так небрежно.

Его друзья разошлись по классам. Юити, у которого было свидание с Кёко, направился к главным воротам. Там он увидел Джеки в студенческой форме, выходящего из трамвая вместе с другими учащимися. Это настолько удивило Юити, что он замешкался и не успел войти в трамвай.

Они обменялись рукопожатиями. Юити молча смотрел Джеки прямо в лицо. Стороннему наблюдателю эти двое наверняка казались не кем иным, как двумя беззаботными однокашниками.

Через некоторое время Джеки, громко посмеиваясь над изумленным Юити, повел его в тень деревьев, растущих вдоль улицы, сбоку от забора колледжа, украшенного политическими плакатами всех цветов и размеров. Он подробно объяснил причину своего переодевания. Он с первого взгляда мог определить юношу с такими же склонностями, что и у него, но в результате он пресытился приключениями подобного рода. Однако из тех же самых соображений соблазнения ему захотелось обмануть кого-нибудь целиком и полностью – того, кто будет гораздо более раскован, если его любовником станет товарищ по учебе. Тут будет взаимное уважение, отсутствие запретов и приятное ёдзё[106]. Джеки заказал студенческую форму и с большой осмотрительностью отправился на охоту из Оисо в этот гарем молодых людей.

Джеки выглядел вполне довольным от громких похвал Юити его моложавости. Он спросил несколько обиженным тоном, почему Юити не появляется и не развлекается в Оисо. Он одной рукой обнимал дерево, элегантно скрестил ноги и с наплевательским видом барабанил пальцами по плакатам на заборе.

– Они делают одни и те же заявления вот уже двадцать лет, – буркнул вечный юноша.

Подошел трамвай. Юити распрощался с Джеки и уехал.

Кёко должна была встретиться с Юити в здании международного теннисного клуба, располагавшегося в окрестностях императорского дворца. Она играла в теннис до полудня. Переоделась. Поела. Поболтала со своими приятельницами. После их ухода она осталась сидеть в одиночестве в теннисном кресле.

Запах духов «Черный шелк», перемешанный со слабым запахом пота, исходил от нее, словно неуловимое беспокойство, подрывающее её сладостное утомление после физических упражнений в сухом безветренном воздухе. Кёко размышляла, не слишком ли сильно она надушилась. Она вытащила ручное зеркальце из темно-синей сумочки и посмотрелась в него. В зеркале не мог отражаться запах духов, но это её удовлетворило, и она убрала его назад.

Весной она не носила пальто светлых топов. Темно-синее пальто, которое она специально выбрала, было наброшено на белое кресло. Оно защищало её нежную спину от его грубого прикосновения. Сумочка и туфли были такого же синего цвета, а костюм и перчатки её любимого лососевого оттенка.

Нужно отметить, что Кёко Ходака нисколько не любила Юити. Её сердечко было чрезвычайно уступчивым. В легковесности её чувств была элегантность, которой не хватало общепринятой чистоты. Как только в глубине её сердца внезапно ярко вспыхивала на изумление искренняя тяга к самообману, она быстро исчезала, без всякого понимания с её стороны. Кёко имела единственную твердую легко выполнимую обязанность: никогда не следить за порывами собственного сердца.

– Я не видела его полтора месяца, – сказала она. – За все это время я ни разу не подумала об этом мужчине.

Полтора месяца! Чем же Кёко занималась? Бесчисленные танцы. Бесчисленные походы в кино. Теннис. Походы по магазинам. Всевозможные приёмы в министерстве иностранных дел, на которых она должна была присутствовать со своим мужем. Салон красоты. Прогулки на автомобиле. Бесполезные пересуды о любви и неверности других. Капризы и прихоти, которые возникали в процессе ведения домашнего хозяйства.

К примеру, писанный маслом пейзаж, который украшал стену лестничной площадки, был перевешен на стену у входа. Потом его перенесли в гостевую комнату. Затем она передумала и повесила его снова на лестничную площадку. Кёко устроила уборку на кухне и обнаружила пятьдесят три пустые бутылки. Она продала их старьевщику и на полученные деньги, добавив немного из своих карманных, купила настольную лампу, сделанную из бутылки из-под ликера «Кюрасо». Вскоре лампа ей разонравилась, и она отдала её подружке, получив взамен бутылку «Куантро». Её любимая овчарка заболела чумкой и через какое-то время испустила дух. Кёко проплакала три часа, на следующий день она забыла о ней.

Ее жизнь была заполнена неизмеримым количеством стильной чепухи. Так было со времени её девичества, когда она помешалась на коллекционировании английских булавок и заполняла ими все лаковые шкатулки. Та же самая лихорадка, которую у женщин бедняков называют «лихорадкой, вызванной образом жизни»[107], управляла жизнью Кёко. Но если она вела серьезный образ жизни, это ни в коей мере не препятствовало её легкомысленности. Серьезное существование без страданий затрудняет поиски выхода.

Подобно бабочке, которая впорхнула в комнату и бьется как сумасшедшая, не находя открытого окна, Кёко тоже жила своей беспокойной внутренней жизнью. Однако даже самая сумасбродная бабочка не склонна полагать, что комната, в которую она залетела, принадлежит только ей. Действительно, иногда выбившиеся из сил бабочки пытались сесть на цветок на пейзажах, бились о них и падали без сознания.

Никто не анализировал, состояние оцепенения, в которое Кёко, подобно бабочке, иногда впадала, – помрачение сознания при широко открытых глазах. Муж обычно думал про себя: «Опять. Началось». Подругам и кузинам на ум приходило одно: «Она снова влюбилась – на полдня, не больше».