Читать книгу - "О нас троих - Андреа де Карло"

К полудню я вернулся домой к Марко: в гостиной какая-то рыжеволосая девица разглядывала одну мою картину, накинув на плечи одеяло и все равно дрожа от холода.

Она повернулась ко мне с задумчивым видом, и оказалось, что под одеялом она совершенно голая.

— Что, нельзя включить отопление? — спросила девушка.

Я ответил, что понятия не имею, и осмотрелся: на полу — сапоги Марко, женские туфли, брюки; повсюду — полупустые стаканы, недокуренные ночью косяки. Я словно почувствовал отголоски прошедшей ночи: смех, жесты, шатание из комнаты в комнату.

В ванной комнате я обнаружил высокую девицу с короткой стрижкой, она принимала душ — белая, длинная — и взвизгнула при виде меня, хоть сама же и не закрыла дверь.

— Извини, — выпалил я, захлопнул дверь и растерянно прошел по коридору.

Со старым серым свитером в руках вышел из своей комнаты Марко, босиком, и щурясь посмотрел на меня, словно сомневаясь, я это или нет; начал было натягивать свитер, но все никак не мог просунуть голову в ворот.

— Черт побери, куда ты вчера делся? А я еще Джанет позвал — думал, ты вернешься, — сказал он из-под своего шерстяного укрытия.

— Да так, поехал к одной девушке. Не предупредил, потому что ты был слишком увлечен, — ответил я.

— Да-а? — сказал он, все еще из-под свитера. Из его комнаты доносилась одна песня Бо Диддли: крохотные колонки портативного магнитофона свели мелодию к еле слышному мурлыканию. Марко наконец-то просунул голову в ворот свитера и со смехом проделал несколько танцевальных па.

По сравнению с ним я чувствовал себя трезвым как стеклышко, и от этого мне стало неуютно: получалось, что я не могу расслабиться и вообще слишком правильный и рациональный.

В дальнейшие дни и недели ритм нашей с Марко жизни все ускорялся. В огромном Лондоне всегда что-нибудь да происходило, а Марко не испытывал ни малейшего желания сидеть дома и размышлять о том, как грустно жить на белом свете: что ни вечер, то вечеринка, ужин, показ фильма, выставка, концерт, театральный спектакль; мы завязывали новые знакомства и забывали про старые, заводили романчики, расходовали энергию и способность удивляться. Мы знакомились с самыми разными людьми и вслед за ними перемещались с одного конца города на другой, то на чьей-нибудь машине, то на метро, то пешком, и нас не волновали время, расстояние и какие-либо практические соображения. Марко быстро говорил, быстро двигался; раз-два — и он уже придумал для себя, что такого интересного в том или ином человеке, но потом терял к нему интерес, и так же напряженно слушал и подначивал, исследовал и препарировал кого-нибудь другого; он сбегал в незнакомые ему миры — будто вниз, по винтовой лестнице, в тайники, набитые сокровищами. Казалось, он парит, как птица, как некогда в Милане в лучшие свои минуты, хоть я и замечал: копни поглубже — и проступят следы отчаяния, усталость; но над ним как будто не имели власти голод, отсутствие сна, усталость, словно он приобрел иммунитет и распространил его на окружающих.

Я следовал за ним, а иногда и вылезал вперед: если требовалось, то вел себя как заводила и клоун, и если требовалось, болтал, читал стихи, пел песни от конца к началу: по-итальянски, по-испански, по-английски. Не спал, как он, курил и пил, как он, недолго отсыпался днем, как он. По большому счету, я пытался быть как он, и в основном успешно, как мне казалось; но когда я, как он, шел напролом с девушками, что-то не срабатывало. Всякий раз я оставался в проигрыше и не понимал, почему у меня не получается быть легким, быстрым, не-сентиментальным: то ли я чего-то не понимаю, то ли мне это просто не дано.

Как я ни бегал и ни прыгал, кружась в водовороте сменявших друг друга лиц, имен и впечатлений, но по сравнению с ним я был медлительнее и больше нуждался в стабильной жизни. Я по-прежнему думал о Мизии и маленьком Ливио: иногда в самую неподходящую минуту во мне вспыхивало яростное желание узнать, как они поживают, как выглядит их новый дом, чем кончилось дело с Томасом Энгельгардтом. Звоня в Милан бабушке и маме, я всякий раз спрашивал, не звонила ли Мизия, не оставляла ли свой новый номер, но нет, она не объявлялась. Я пробовал звонить в ее парижскую квартиру, но там никого не было, и от самой мысли, что телефон звонит в пустой квартире, мне становилось тоскливо.

Я пытался работать: в любую минуту, свободную от разговоров, от перемещений, хотя перед глазами все плыло, колени дрожали. Марко вставал ближе к вечеру.

— Вот это дисциплина, — говорил он мне с привычным сарказмом, придя босиком в гостиную или комнату для гостей — я ставил свой мольберт где придется.

— И тебе не помешало бы хоть иногда вспоминать о работе, — отвечал я.

— О какой такой работе? — говорил Марко, и лицо его резко темнело.

Мы остались без денег, оба. Снимавший мою миланскую квартиру-пенал флейтист бросил платить и, никому ничего не сказав, съехал. Марко истратил последнюю заначку из денег за видеоклип. Неделю за неделей бабушка спрашивала по телефону: «Черт возьми, на что ты живешь?». Всякий раз я просил ее не беспокоиться, а сам беспокоился все больше и больше. Я позвонил в Милан как-бы-моему галеристу, за его счет; тот сказал мне: «Дорогой Ливио, ты не столь велик, чтобы позволить себе исчезать». Я ответил, что обдумаю его слова и дам знать.

Марко вел себя так, словно его совсем не беспокоило отсутствие денег. Его почтовый ящик ломился от квитанций об оплате, напоминаний, предписаний, холодильник был пуст, и ели мы в лучшем случае раз в день, а он говорил: «И как, по-твоему, я должен поступить? Продаться и снять еще один фильм? Рассказывать всем, какой у меня замысел потрясающий? Как все эти фигляры в газетах и на телевидении, да?»

Живя без гроша в кармане, он становился особенно прозорлив и категоричен, быстро соображал, слова его наполнялись каким-то особым смыслом. И ведь он как никто был равнодушен к обладанию материальными благами: красивый дом, новая одежда, вкусная еда — все это его нисколько не интересовало. Послушать Марко — он больше не чувствовал себя связанным по рукам и ногам, как в Париже, где у него были деньги, обязательства и всеобщее восхищение благодаря его фильмам, и я ему верил, это было естественно при его привычке к нестабильной, небрежной жизни. Всегда находилась какая-нибудь девушка, готовая принести ему то яблочный пирог, то вегетарианскую пиццу, то баночку витаминов, он знал, что его не оставят одного в нищете, но случись такое — не стал бы суетиться, пытаясь что-то изменить. Беспечность Марко, всегда граничившая с саморазрушением, только усилилась после того, как он приехал в Париж к Мизии и оказалось, что уже слишком поздно. Он разрушал себя иначе, чем Мизия, но несложно было понять, что результат оказывался тот же: разбазаривание своих талантов, упрямое желание отгородиться от остального мира, глубокое разочарование, прикрываемое иронией.