Читать книгу - "Дочь фараона - Георг Эберс"

– Я всегда говорил, – перебил его Арасп, – что только сновидения могут предсказывать будущее. Перед тем как Абрадат пал в битве при Сардесе, несравненная Пантея видела во сне, что его пронзила мидийская стрела.

– Жестокий человек, – вскричал Зопир, – зачем ты нам напоминаешь, что лучше умереть на поле битвы, чем с петлей на шее?

– Ты прав! – согласился старик. – Я видел много видов смерти, которые мне казались более желанными, чем тот, который предстоит нам, и даже чем самая жизнь. Ах, дети, было время, когда жилось лучше, чем теперь!

– Расскажи нам что-нибудь о тех временах!

– Открой нам, почему ты никогда не женился. Ведь на том свете мы тебе повредить не можем, даже если и разболтаем твою тайну!

– У меня нет никакой тайны; то, о чем вы хотите слышать, может сообщить вам каждый из ваших отцов. Слушайте же! В молодости я забавлялся с женщинами, но насмехался над любовью. Случай хотел, чтобы Пантея, прекраснейшая из всех женщин, попала в наши руки. Надзор за нею Кир поручил мне, так как я известен был неуязвимостью своего сердца. Я видел Пантею каждый день и – да, друзья мои, – узнал, что любовь сильнее нашей воли. Пантея отклонила мои ухаживания, побудила Кира удалить меня от себя и заключить дружеский союз с супругом ее Абрадатом. Верная, благородная жена украсила своего красавца мужа перед уходом его на битву всеми своими драгоценностями и сказала ему, что он только верностью и геройской храбростью может отблагодарить Кира, который с ней, пленницей, обращался, как с сестрой. Абрадат согласился с женой, сражался за Кира как лев и пал на поле брани. Пантея у его трупа лишила себя жизни. Слуги, узнав об этом, тоже кончили свою жизнь у могилы своей госпожи. Кир оплакал благородную чету и велел воздвигнуть ей надгробный камень, который еще и теперь можно видеть в Сардесе. На нем начертаны следующие простые слова: «Пантее, Абрадату и вернейшим из всех слуг». Ну вот, видите, дети, кто любил такую женщину, тот никогда не сможет помышлять о другой!

Молодые люди молча слушали старца и оставались безмолвными еще долго после того, как он окончил рассказ. Наконец Бартия, поднимая руки к небу, воскликнул:

– О, великий Аурамазда! Зачем ты не дал мне кончить жизнь подобно Абрадату? Зачем мы, точно убийцы, должны умирать постыдной смертью?

В эту минуту в залу вошел Крез, со связанными руками, окруженный биченосцами. Друзья поспешили навстречу старику и осыпали его вопросами. Гигес бросился на грудь своего отца, а Бартия приблизился к наставнику своей юности с распростертыми объятиями.

Обыкновенно ясное лицо Креза было строго и серьезно, его прежде столь кроткие глаза сделались мрачными, почти грозными. Холодным, повелительным движением руки отвел он назад царского сына и проговорил дрожащим, полным горести и упрека голосом:

– Оставь мою руку, ослепленный мальчик! Ты недостоин любви, которую я к тебе питал до сих пор. Ты четырежды преступник: ты обманул брата, погубил друзей, изменил бедному ребенку, который ждет тебя в Наукратисе, и отравил жизнь несчастной дочери Амазиса.

Сначала Бартия слушал хладнокровно; но когда Крез произнес слово «обманул», кулаки молодого человека сжались, и он, с яростью топая ногами, вскричал:

– Ну, старик, только твои годы, слабость и благодарность, которою я тебе обязан, служат тебе защитой, иначе твои бранные речи стали бы и последними.

Крез спокойно выслушал эту вспышку справедливого гнева и сказал:

– Камбис и ты – одной крови; это доказывается твоим глупым бешенством. Лучше бы уж было, если бы ты, раскаявшись в своих преступных делах, просил прощения у меня, твоего учителя и друга, а не увеличивал своего неслыханного позора еще и неблагодарностью.

Эти слова пригасили гнев оскорбленного юноши. Сжатые кулаки его бессильно опустились, и щеки покрылись мертвенной бледностью.

Эти кажущиеся знаки раскаяния смягчили гнев старика. Любовь его была достаточно сильна, чтобы обнять как виновного, так и невинного Бартию, и он, обхватив его правую руку обеими руками, спросил юношу, как мог бы спросить отец сына, найдя его раненым на поле битвы:

– Сознайся мне, бедный, ослепленный мальчик, каким образом твое чистое сердце могло так скоро покориться силе зла?

Бартия дрожа слушал эти слова. Лицо его опять побагровело, а душа наполнилась жгучей болью. Впервые покинула его вера в правосудие богов.

Он считал себя жертвой жестокой, неумолимой судьбы; он ощущал то же самое, что должен чувствовать невинный зверь на травле, когда он падает, заслышав близость стаи собак и охотников. Его нежная, детская натура не знала, как встретить эти первые, суровые удары рока. Воспитатели сумели закалить тело и дух юноши против земных врагов, но они не научили его, так же как и его брата, сопротивляться ударам судьбы. Камбис и Бартия казались предназначенными только к тому, чтобы пить из чаши счастья и радости.

Зопир не мог выносить слез своего друга. С гневом упрекнул он Креза в жестокости и несправедливости. Гигес смотрел на отца с умоляющим видом; Арасп поместился между раздраженным стариком и оскорбленным юношей. Дарий некоторое время наблюдал за всеми участниками спора, потом подошел со спокойным сознанием своего превосходства к Крезу и сказал:

– Вы оскорбляете друг друга: обвиненный, по-видимому, даже не знает, что ему приписывают, а судья не слушает оправдания обвиняемого. Прошу тебя, Крез, сообщи нам во имя дружбы, которая связывала нас до сих пор, что тебя побудило так сильно упрекать Бартию, в невинности которого ты еще недавно был убежден.

Старик рассказал, что он читал собственноручное письмо египтянки, в котором она приглашала юношу на тайное свидание. Собственные глаза, свидетельство первых людей в государстве, даже кинжал, найденный перед домом Нитетис, не могли убедить Креза в виновности его любимца; но это письмо поразило его сердце подобно воспламенительному факелу и уничтожило последний остаток веры в добродетель и чистоту этой женщины.

– Я оставил царя, – заключил он, – в твердом убеждении относительно преступной связи вашего друга с этой египтянкой, сердце которой до сих пор считал зеркалом всего доброго и прекрасного. Можете ли вы меня осуждать, если я порицаю того, кто так постыдно осквернил это светлое зеркало и не менее безукоризненную чистоту своей собственной души…

– Чем же должен я доказать тебе мою невинность? – воскликнул Бартия, ломая руки. – Если бы ты меня любил, то верил бы моим словам; если бы ты был мне предан…

– Сын мой! Чтобы спасти твою жизнь, я несколько минут назад погубил свою собственную. Когда я узнал, что Камбис безоговорочно решил предать вас смерти, я поспешил к нему, осыпал его просьбами и, видя их бесплодность, отважился бросить горькие упреки раздраженному царю. Тут тонкая ткань его терпения лопнула, и в ярости Камбис велел телохранителям отрубить мне голову. Начальник биченосцев Гив арестовал меня, но оставил мне жизнь до утра. Он мне многим обязан и может скрыть отсрочку казни. Радуюсь, что не предстоит мне пережить вас, моих сыновей, и что я умру невинным, вместе с вами, виновными.