Читать книгу - "Hermanas - Тургрим Эгген"

Когда началось такое безумие, гениальный Фидель умудрился переложить решение проблемы на Картера и эмигрантскую общину Майами, у которых было немало политических разногласий. Посольский кризис вылился в массовый отъезд иммигрантов из Мариэля, небольшого порта в четырех милях к западу от Гаваны. В апреле и мае маленькие суденышки из Флориды и Луизианы перевезли через пролив больше ста двадцати тысяч кубинцев. Риторика была прежней: Куба «отменила охрану» Флоридского пролива. Кубинские эмигранты, которые хотели вывезти с острова своих родственников, посылали за ними лодки. В общем, все получилось, но в нагрузку им пришлось взять с собой лично отобранных Фиделем «любителей свободы» — великолепный букет гомосексуалистов и проституток, а также людей тех категорий, которые, как все время утверждалось, находились на территории перуанского посольства: преступников, убийц, опасных душевнобольных. Людей, которых изолируют от общества при любом политическом режиме. Что касается обещания Фиделя очистить тюрьмы, то политические заключенные остались в казематах, а вот всех остальных усадили в лодки.

Предсказания Энрике по поводу собственной участи не сбылись. Ему не разрешили уехать. Когда Кико отправился забирать документы на выезд, его проводили к полицейскому, который развлекался, изучая содержимое толстой папки. Нет, здесь произошло недоразумение, сказал он. Кико заговорил на октаву выше и во всех красках расписал свою гомосексуальность и антисоциальность. Внезапно это перестало иметь значение. Потому что подобное вполне можно снести от заметных деятелей искусства, знаете ли. Все официальное признание, которого Кико когда-либо жаждал, он получил в тот день в полицейском участке. Разве его выставка, которая проходила два года назад, не пользовалась бешеным успехом? Разве он может упрекнуть нацию в том, что она не заботилась о его таланте? Разве он не был ярким примером того, как революция принимает в объятия оригинальных и дерзких художников — даже тех, которые используют свои привилегии для ее критики?

С дальнейшим Кико смирился. Он признался в обычных кражах и в употреблении наркотиков. Иное было бесполезным. Энрике Валермоса был не тем голосом, который они хотели услышать по другую сторону Флоридского пролива. Лучше дать ему сгинуть здесь, в молчании и забвении.

После этого Кико сломался. Внешне он еще долго оставался прежним. Распад начался изнутри, и в конце концов, когда все его внутренности были съедены горечью, раскаянием и алкоголем плохого качества, узел его галстука начал развязываться, как в замедленной съемке.

Но прежде чем все это произошло, Фиделю потребовалось ткнуть нас носом в говно, как это делают со щенками, приучая их к чистоте. Вечером 17 апреля к нам пришла госпожа Тибурон, председатель КЗР нашего квартала, — вечно недовольная и нахальная тетка из соседнего подъезда, единственная на всей улице Калье-Муралья, кто слушал, вместо того чтобы кричать. У нее с собой был блокнот. в котором она отметила, что наше семейство состоит из двух человек, которым и надлежало явиться. Куда? На Марш сражающегося народа. Миранда показалась в дверях комнаты со своим животом, и я спросил, нельзя ли ей получить освобождение. Марш — это довольно тяжелая нагрузка. Нет, не очень, посчитала госпожа Тибурон. Следующее поколение гаванских социалистов на марше — это прекрасно.

Я знаю, что были люди, которые прятались в шкафы и под кровати, чтобы не принимать участия именно в этой демонстрации. Потому что они сочувствовали тем, кто оккупировал посольский район пятнадцатый день, разделяли их мечты, и стоять по другую сторону ограды, изливая на них революционный гнев, многим казалось унизительным. Или еще хуже: среди них могли быть чьи-то родственники, дети, супруги…

Мне всегда было интересно, как такое происходит. Наверное, Фидель приходит на заседание и говорит: «В субботу утром мне нужен миллион человек». А потом его доверенные, женщины и мужчины, усаживаются и быстро разрабатывают план действий. Во всяком случае, был запущен огромный и на удивление эффективный механизм. Суть плана была в том, чтобы все местные комитеты обеспечили стопроцентную явку на марш. Руководители КЗР обходили квартиру за квартирой. Соседним районам предписано поквартально построиться к заранее определенному времени, и поток демонстрантов должен быть четким, дисциплинированным и нескончаемым, последняя группа — такой же энергичной, как и первая. Ведь все это делалось ради иностранных телекомпаний, и никто не знал, в какой момент они начнут снимать.

Марш сражающегося народа стал крупнейшей массовой демонстрацией в Гаване, не считая первомайских мероприятий на площади Революции. Он имел сказочный успех. Фидель лично возглавил шествие на джипе. За целый день миллион человек прошли мимо перуанского посольства, выкрикивая лозунги. Многие несли плакаты с карикатурным изображением бегущих gusanos с чемоданами, набитыми долларами, червей, обнимавших президента Картера с огромными кроличьими зубами в звездно-полосатом цилиндре. «Que se vayan!», помню, кричали они — точнее, мы: «Убирайтесь отсюда!» Тогда я был рад, что Энрике не смотрит на нас из-за ограды. Ком в горле у меня стоял не из-за народного марша и не от революционной решительности — от стыда.

Миранда переживала это тяжелее. Она очень устала. У нее болела спина и опухли ноги, а сразу после того, как наша группа начала движение, кто-то наступил ей на ногу и оторвал ремешок, удерживавший удобные туфли. Миранда ковыляла во имя революции. Она тихо бормотала проклятия и всем своим видом давала понять, что это — моя вина… разорванные туфли, срежиссированная массовая ненависть, весь этот проклятый сражающийся миллион. Миранда считала, что мы должны были стоять по другую сторону ограды, среди грязных, голодных, осыпаемых насмешками людей. А я до сих пор думаю, что мы бы там не выдержали.

Миранда ковыляла и всхлипывала. Уличная пыль, поднятая двумя миллионами ног, въедалась в красные опухшие глаза, и она плакала от боли, ярости и ненависти. Я тихо хныкал от стыда. Именно в этот день мне открылась жестокость и злоба революции. Время для Марша сражающегося народа было выбрано не случайно. Наступила девятнадцатая годовщина победы на Плая-Хирон. Девятнадцать лет со дня смерти моего отца.

На закате, когда демонстрация закончилась, дня нас события 1980 года завершились. Мариэль стал отдаленным последствием, тем, о чем рассеянно говорили, как о погоде: кто уехал, а кто нет? В других районах города на улицах началась настоящая гражданская война, особенно после первомайской полуторачасовой речи Фиделя, в которой он с пеной у рта нападал на асоциальных и непатриотичных элементов, собравшихся покинуть страну. Хуже всего дела обстояли в Ведадо. Семьи, которые готовились уехать, закидывали тухлыми яйцами и помидорами. Кое-где разбивали стекла, а где-то и головы. Один эмигрант, спасаясь от своих преследователей, въехал на машине в толпу и задавил шестидесятисемилетнюю женщину: ее моментально назначили мученицей народной революции.

В районе Гавана-Вьеха было относительно спокойно. Здесь в основном жили черные, у которых не было родственников в США. Их было некому забрать. Ни у меня, ни у Миранды никто из родных не уехал. Мы знали не так много marielitos[63]. Одним из них был Антонио, бармен из «Дос Эрманос». Он всегда мечтательно рассказывал о том, как должен выглядеть настоящий коктейль-бар, и, по слухам, в конце концов стал хозяином такого бара в каком-то отеле в Новом Орлеане. Бармен, заменивший его, мне никогда не нравился.