Читать книгу - "Hermanas - Тургрим Эгген"

Но, разумеется, у меня был свой собственный план. Может, еще отчаяннее, чем его…

А потом наша жизнь с треском раскололась. Миранда на седьмом месяце начала сильно пухнуть. Окончательно же земля стала уходить из-под ног после социополитического взрыва. Все, о чем мы только перешептывались, внезапно стало реальным.

Формальным виновником катастрофы был водитель автобуса из Ориенте по имени Эктор Саниустис. В государственных СМИ о нем писали как о «мелком преступнике и наркомане, мучившем жену», и вполне возможно, это соответствовало действительности, хотя и не имело особого значения.

1 апреля 1980 года он, его товарищ Рауль Диас Молина и четверо других пробили захваченным рейсовым автобусом ограждение вокруг посольства Перу на 5-й авеню в Мирамаре. По автобусу был открыт огонь, но Саниустис добрался до перуанской территории с пулей в ноге и попросил политического убежища. Причиной этой драмы послужило то, что в течение последних месяцев около сотни кубинцев обратились за политическим убежищем в разные латиноамериканские посольства, и государство окружило дипломатические миссии полицейскими, чтобы уговорить их остаться. Казалось, что хуже всего охраняется посольство Перу.

Той весной в перуанском посольстве charge d’affaires[62]работал Эрнесто Пинто-Басурко Риттлер, человек, готовый бороться за свою дипломатическую неприкосновенность. Один из охранников был смертельно ранен — рикошетом или шальной пулей другого охранника (беглецы не были вооружены), — и вскоре появился генерал Хосе Абрантес, наводящий ужас руководитель Управления государственной безопасности. Он был в штатском темном костюме и черных очках. Генерал потребовал, чтобы Пинто немедленно выдал ему беглецов. Пинто отказался. Он понятия не имел, кто эти люди, и ему не понравился способ, которым они прорвались на территорию посольства, но он пошел на принцип. Теперь ответственность за этих людей лежала на нем и на Перу.

В Перу шли бурные демократические процессы, в том году там должны были пройти первые свободные выборы, что оказало большое влияние на дальнейшее поведение дипломатов. Пинто сам был сыном иммигрантов из Германии.

4 апреля была Страстная пятница, день, который последние двенадцать лет не имел никакого особенного значения на Кубе. Эрнесто Пинто разбудил шум дизельных бульдозеров у здания посольства, в котором к тому времени находилось около сорока соискателей убежища. Он подумал, что сейчас начнется штурм посольства, но оказалось, что кубинские власти снесли постовые будки и бетонные заграждения вокруг здания. Куба сняла охрану перуанского посольства. Об этом в тот же день заявила передовица газеты «Гранма». Сообщение было написано от лица кубинского революционного правительства, другими словами, от лица самого Фиделя. Газета также обвинила перуанских дипломатов в пособничестве проамериканским террористам.

В принципе, теперь кто угодно мог войти на территорию перуанского посольства и попросить политического убежища. Ситуация стала взрывоопасной. Эрнесто Пинто осмотрел свой маленький кусочек Перу на кубинской земле и прикинул, что он, вероятно, сможет разместить там тысячу — полторы тысячи человек.

Пришло почти одиннадцать тысяч.

Первая группа из тридцати хорошо одетых мужчин без багажа состояла из агентов Госбезопасности. Потом стали появляться, сначала немного неуверенно, а после в изрядных количествах, обычные кубинцы. Они хотели уехать. Никто из них не собирался в дальнейшем связать свою жизнь с Перу, да и у Перу не было возможностей позаботиться о них. Они хотели в США.

— Это наш шанс. Давай поедем и встанем в очередь, — сказала Миранда. Это было вечером 4 апреля.

— Не думаю, что у нас что-нибудь получится, — возразил я. — Правительство заявило, что ни один человек с территории посольства не получит разрешения на выезд.

— Давай хотя бы поедем посмотрим, — настаивала Миранда.

Мы поехали. Автобусы уже не ходили, мы взяли такси с портовой набережной в Мирамаре и вышли на 5-й авеню в трех кварталах к северу от посольства, которое располагалось на 72-й улице. Ближе в том хаосе мы подъехать не смогли.

Такого никто не видел с 1959 года. Солдаты срывали с себя форменные куртки. Члены коммунистической партии рвали в клочья партийные билеты и бросали их на тротуар. Женщины волокли за собой плачущих напуганных детей. Как будто следуя за звуком флейты крысолова, звучавшим на волне, где его могли слышать только недовольные, они тянулись к посольскому комплексу — молодые и старые, врачи и учителя, преступники и полицейские. Большинство были молодыми людьми, которые либо никогда не видели, либо слабо помнили дореволюционную Кубу.

Я звуков флейты не слышал. Миранда слышала. Мы не взяли с собой никаких вещей, но для нее это не имело ни малейшего значения.

За оградой уже находилась хаотичная толпа. Группа молодых людей забралась на крышу посольства и сорвала с себя рубашки. Они выкрикивали непристойности и лозунги против Фиделя. Они кричали: «Идите сюда! Заходите!» — людям, которые продолжали стоять за оградой. Все больше партбилетов рвалось на мелкие кусочки. Некоторых любопытных и зазевавшихся наседавшая сзади толпа внесла во двор посольства. Мы стояли на безопасном расстоянии.

Наблюдая за происходящим, я понимал, что очень скоро произойдет что-то ужасное. Фидель потерял контроль над событиями, значит, он будет принимать решительные меры. Я сказал:

— Здесь погибнут люди. Думаю, разумнее всего убраться отсюда как можно скорее.

— Я считаю, мы должны попробовать, — возразила Миранда.

— Миранда, это опасно. Ты на седьмом месяце. Ты должна беречь себя. Кто будет кормить и поить всех этих людей? Где они будут спать сегодня ночью?

— Я справлюсь, — настаивала она. — Перуанцы не будут морить нас голодом.

— Ситуация вышла из-под контроля. Перуанцам придется пойти на попятную. Завтра утром они впустят полицию, и всех арестуют.

— Ты хочешь сказать, — уточнила Миранда, — что ты со мной не пойдешь.

Я услышал в ее голосе горечь и разочарование. Миранде так хотелось верить в возможность вырваться отсюда.

Машина официального вида с тонированными стеклами медленно, очень медленно пробиралась вперед, а гул возбужденной толпы перерос в истерику. Казалось, что сейчас в машину начнут чем-нибудь кидать, но те, кто находился с внешней стороны ограды, не решались на это.

— Именно так, — произнес я. — В этом сумасшествии я участвовать не буду. А ты можешь выбирать.

У нее на глазах выступили слезы.

— Ты ведь понимаешь, — сказала Миранда, — что если я войду в эти ворота, ты никогда не увидишь Ирис?

— Алехандро, — поправил я ее. Мы уже давно так шутили.

Глаза ее блестели в свете уцелевших уличных фонарей. Для меня Ирис или Алехандро пока были гипотетическими, ведь это не я вынашивал ребенка. Но я боялся, что больше никогда не увижу Миранду.