Читать книгу - "Теория и практика расставаний - Григорий Каковкин"

– Ты же выпил, – сказала Таня, взглянув на усталое, тяжелое лицо Федора, включившего свет в ее комнате.

– Я могу повести, – вызвался Борис.

– Уже сто раз протрезвел. Потом, есть охранник, пусть везет.

Собрались быстро, без хлопот. Таня сложила в сумку дорогие ее сердцу вещи, альбом с фотографиями, летную книжку и медали отца, его любимый подстаканник и еще всякую мелочь, которая могла бы затеряться или была бы просто украдена.

Федор нажал на звонок соседней квартиры, снова, как канарейка из часов, только на сей раз взъерошенная и заспанная, из двери выглянула Вера:

– Чё?!

– Уезжаем, Вера. За все спасибо. На неделе приедет сюда мой юрист с генеральной доверенностью от Татьяны, и все вопросы по квартире решим. Подадим заявление о праве на наследство – на гараж, квартиру, дачный участок. «Волгу» продавать не будем – ее заберем, Борису на память от деда. Все остальное – пожалуйста, ищи покупателя.

– Куда же, на ночь глядя-то?

– Спасибо, Вера. Не спится, – сказала Татьяна Ульянова. – Лучше поедем.

– Храни вас Господь!

Выехали из темного, сутулого, сморщенного Борисоглебска, для Татьяны город теперь окончательно перестал быть родным. Дорога обратно показалась короче. Машину вел Федор, никакие уговоры не помогли – ему самому хотелось быть за рулем.

– Устану – поменяюсь, они сзади пусть едут.

Вышли на платную трассу и по ней пролетели под сто восемьдесят. Борис заснул почти сразу, Ульянова долго и неосмысленно следила за дорогой, за насекомыми, высвеченными светом фар, а потом, через несколько часов вглядывания в тугую черноземную темноту, и ее взял сон. Федор под еле слышную музыку «Авторадио» и короткие выпуски новостей с наслаждением, давно не испытываемым, вез самое дорогое, что у него было в жизни, – сына и бывшую жену. Он не думал о них так, он избегал пафосных слов, но решенное, определенное когда-то в жизни являлось для него чем-то вроде теории Дарвина – человек получился так, от обезьяны, через эволюцию и приспособление, так и он – определился, получился так и таким. Родное – это самое близкое мое. И ничье другое. У него были женщины после развода, одна даже жила с ним несколько месяцев, но потом он ее выгнал – не моя, не такая, не так. Разбираться в этом не хотел, не мог, не имел времени. В Марьиной Роще его детства было четко определено – баб надо или менять, как перчатки, или любить до беспамятства.

Ближе к четырем утра, когда до Москвы оставалось около трехсот километров, он набрал телефон машины идущей следом:

– Сережа, замени меня.

Остановился на обочине. Дождался второй машины и пересел на заднее сиденье к Татьяне. Борис в это время даже не проснулся.

– Як тебе, – сказал он приоткрывшей глаза жене.

– Хорошо, – сонно ответила она. – Я тебе благодарна за все, хотела раньше сказать, но…

– Кончай болтать, спи. Поехали.

На заднем сиденье, во сне, Федор и Татьяна непроизвольно стряслись друг к другу – белокурая голова легла ему на плечо. Они оба этого как бы не заметили, не стали ничего менять, демонстративно отстраняться.

Федор проснулся, когда гаражные ворота дома на Рублевском шоссе начали подыматься.

– Приехали, Федор Матвеич, – сказал шофер. – Мы вам еще нужны?

– Отдыхайте. Я позвоню.

Таня проснулась тоже, сразу поняла – на Рублевке, хотела спросить, почему здесь, но Федор раньше поймал ее вопрошающий взгляд:

– Сейчас отдохнем, и тебя отвезут, куда скажешь. Все устали.

С местом для сна разобрались тоже без лишних слов, после стольких часов в машине хотелось раздеться, горизонтально лечь на чистое, под голову – мягкую подушку, укрыться теплым и легким одеялом. Ульянова устроилась в гостиной на диване, где в свое время засыпала за книгой или журналом. Сын поднялся к себе в комнату на второй этаж, Федор пошел в когда-то их общую спальню рядом с камином. Через пять минут всех радостно взял сон.

Таня открыла глаза со светлым ощущением ясности и внутреннего покоя. Она долго смотрела в потолок, вернее, в уходящие в конус, под крышу, балки гостиной – сколько воздуха, сколько пространства, как хорошо здесь спалось. Несколько сцен и яростных споров с архитектором и мужем о том, как надо все сделать в доме, где что должно стоять, какие тут должны быть зоны для отдыха и работы, как должна быть организована здесь их будущая жизнь с Федором, что удобно и неудобно будет Борису, когда он вырастет и станет студентом (тогда думали, что он будет учиться в Москве), ей вспомнилось все это. И вот дом построен – а она гостья, лежит на гостевом диване, в «зоне релакса», как говорил с болезненным гонором, но талантливый парень из МАРХИ, и помнит, где и как этот диван покупали, сколько он стоил, и опять мелькнула мысль, возникавшая время от времени, – как могла от всего этого уйти?

Таня встала, прошлась босиком по гладкому мозаичному паркету – «ничего с ним не делается, зря боялись стелить», посмотрела на часы над лестницей, на картину на стене, восстановились в памяти крики Федора – «что за мазня!». Теперь еще раз увидела и согласилась с той, собой – «вписалась, прилипла к стене, висит». Пошла в ванную, и то же чувство – не была здесь четыре года, но все на своих местах, как в мемориальном музее. В шкафу гостевые халаты, запечатанные зубные щетки на полочке под зеркалом слева. Она помнит. Открыла – там. Накинула халат. Тапочки в пакете взяла. Все устроено. И все было устроено ей. Где-то она читала, у какого-то писателя с фамилией на «К», – не могла вспомнить: «Часы, которые стоят два раза в сутки, показывают абсолютно точное время, а те, которые ходят, ни разу». И она вот так же перемещается, перемещается по жизни, а ничего не остается, одни потери, разочарования, внутренний диспетчер по аэродрому орет в свой громкоговоритель: «полет нормальный», «полет нормальный», а что нормального? Что нормального? Нормально – дом в окружении сосен, нормально, когда деньги достаешь из сейфа на глазок, а не ждешь зарплаты…

Она чистила зубы и в зеркале над раковиной пристально смотрела на свое лицо, слегка поворачивая его в разные стороны. Причесалась, и ей показалось – или было на самом деле? – что постарела за последние дни – как старость ни отодвигай, любовью или косметикой, она все равно догонит, особенно тех, кто нарушает железобетонное правило благополучия: больше всегда лучше и никогда не бывает достаточно. Иногда деньги приводят к любви, не потому что ее покупают, а потому что отсутствие проблем, которые они решают, само по себе притягательно, очаровывает.

Вышла из ванной.

Еще раз прошлась по дому.

Встала у окна, с минуту рассматривала декоративную поленницу у забора, беседку с мангалом, еще что-то, но потом будто рукой отодвинула от себя нахлынувшую ностальгию и решила – чаю попью и поеду, доберусь до Земляковой, она рядом, а там – на машину и дома.

Ульянова пошла в зону кухни, примыкавшую к гостиной, налила в электрический чайник воды, хотела сесть на высокий стул рядом с «кухонным островом», начала искать чашку, обычно они висели на крючках над столом, и наткнулась, уперлась глазами в зеленую кастрюлю – та самая, обливная, невысокая, плоская, с белыми потеками и сколом эмали по нижнему краю.