Читать книгу - "Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре - Мартин Уиндроу"

– Сэр хочет, чтобы я нарубил этого кролика – с костями, неосвежеванного – на кусочки?

– Да, да, именно… Пожалуйста… Понимаете, это не для меня…

Я уже принялся было объяснять, для кого предназначался этот кролик, но мои нервы не выдержали.

Повернувшись ко мне спиной, продавец сделал именно то, что я просил. За долгие годы обслуживания требовательных покупателей, думаю, такую просьбу он услышал впервые. Его тесак поднимался и опускался. Один из похожих на него прелатов[2]обслуживал другого покупателя за той же стойкой. Я видел, как он наклонился к моему епископу. Через мгновение второй мясник бросил на меня быстрый, почти незаметный взгляд. Минуты, прошедшие до того момента, когда я смог расплатиться и бежать из этого храма гастрономии, показались мне вечностью. Пройдет несколько месяцев, прежде чем я рискну сюда вернуться.

* * *

Я так и не выяснил, действительно ли Веллингтон употребил в пищу столь непростым путем добытого кролика. Пару мучительных вечеров он не прикасался к кусочкам кролика, поэтому я оставил мясо в клетке на балконе на ночь. Может быть, он решился попробовать, оставшись в одиночестве, а может быть, просто запихнул их в уголок своего убежища с презрительным шипением. В ту субботу я закупил дохлых цыплят на несколько месяцев вперед и забил ими маленький морозильник моего холодильника. (Как-то раз моя гостья, искавшая лед для джина с тоником, наткнулась на нечто весьма неожиданное.)

Осень превратилась в зиму, а мы с Веллингтоном каждый вечер вели непримиримую борьбу. Я не оставлял попыток приручить его. Я надеялся увидеть признак того, что птица все же стала получать удовольствие от общения со мной. Веллингтон должен был распушить перья, поджать одну лапку и задремать на моем кулаке. Неясыть Эврил, Уол, именно так и проводил большую часть своего времени. Даже соколы Дика, обладавшие нравом истинных бойцов, сонно покачивались, когда он поглаживал им грудку. Веллингтон же при любом моем прикосновении напрягался и готовился отражать нежелательное нападение. Когда напуганная птица решает, будто ей что-то угрожает, она взвивается в воздух на всю длину поводка, а потом резко падает вниз, повисая на нем. Совершенно понятно, что она не желает иметь с вами ничего общего. Веллингтон не испытывал ни боли, ни дискомфорта. Он прекрасно мог вернуться на место одним взмахом крыльев – в чем я однажды убедился, когда сыч случайно упал с жердочки. Но нет, с моего кулака он просто падал, скрестив лапки, раскрыв крылья и упрямо отказываясь от любых контактов. С непривычки подобное поведение может напугать – кажется, что птица причинила себе вред. Но когда двадцать раз за час поднимаешь ее и усаживаешь на кулак, чтобы в награду получить еще один рывок камикадзе, то неизбежно начинаешь раздражаться. Если сдашься и вернешь злобное создание обратно на жердочку, потеряешь десять очков.

Веллингтон неизменно побеждал меня в этой игре, не прикладывая ни малейших усилий. Он не собирался брать еду у меня из рук. Он не собирался позволять мне гладить его. Он не собирался даже сидеть на моей руке дольше пары минут. Природа создала его для одиночной охоты – он обладал неутомимой бдительностью и бесконечным запасом терпения. Мне же природа этого не дала, создав меня для совместных буйных ужинов в саванне в окружении сородичей.

* * *

Зимой 1977–1978 годов мне пришлось на неделю уехать в командировку. Дик любезно согласился приютить Веллингтона в свободном вольере на время моего отсутствия.

Я вернулся и позвонил Дику, чтобы договориться, когда можно будет забрать птицу. Голос Дика показался мне смущенным – и не зря. Дик сказал, что Веллингтон нашел дырку в проволочной сетке и ночью сбежал.

Моя реакция на это сообщение оказалась неоднозначной. Мне было жаль, что я причинил Дику такое беспокойство, но в то же время я испытывал облегчение, потому что освободился от неудачного проекта, не принимая никаких решений. Вряд ли можно сказать, что я любил Веллингтона. Он был узником, а я – его тюремщиком. За четыре месяца у нас не сложилось отношений – и ничто не предвещало, что это может случиться в будущем. Мне ничего не оставалось, как вычеркнуть эту страницу и продолжить жить.

Но все не так просто. Шли недели, и одинокие вечера стали казаться мне невыносимыми. Пустая клетка на балконе, которую я видел каждый раз, садясь за пишущую машинку, постоянно напоминала о моих планах. Я хотел завести и приручить хищную птицу. Мне это не удалось, но о своей мечте я не забыл. Я не переставая думал о том, насколько не соответствовала реальность моей мечте. В Рождество мы собрались в «Уотер-ферм». Уол присутствовал на всех праздниках, наблюдая за нами из своего уголка на кухне. Его вид постоянно напоминал мне о задуманном. И в новый год я наконец признал очевидное: я все еще хотел завести сову. Но какую?

* * *

После Веллингтона я не хотел заводить домового сыча (Athene noctua), я мечтал о сипухе (Tyto alba) (сегодня таких птиц больше в неволе, чем в дикой природе, и некоторые птицы были спасены после того, как серьезно пострадали). Сипухи – любимицы телевизионных передач о животных. Целые очереди выстраиваются, чтобы снять их в гнездах. С латинского название переводится как белая сова. В Британии сипух иногда называют совами-крикуньями, потому что они издают леденящие кровь крики, пугающие собачников, выгуливающих своих питомцев по ночам. (В Америке так называют другой вид сов – североамериканскую совку, Otus asio.) Эти совы часто гнездятся на фермах и охотятся на фермерских дворах и полях, принося ощутимую пользу.

Форма головы сердечком придает сипухе вид надменный, полный собственного достоинства. Великолепные золотистые баки и белый плюмаж, припорошенный темными пятнышками, делают сову очень заметной (это может удивить, вспомните о ее способности тихо возникать ниоткуда, словно призрак). Сипухи патрулируют свою территорию и ночью, и днем. Фотогеничная внешность в сочетании с постоянно сокращающейся численностью делают этих сов знаменем защитников окружающей среды. Поскольку сипухи – не сугубо ночные совы и не боятся жить рядом с человеком, их часто снимают фотографы и кинорежиссеры. Но сколь бы красивы и грациозны ни были сипухи, должен признаться, они никогда не вызывали у меня теплых чувств. И хотя их содержат в вольерах, судя по книгам, домашних любимцев из них сделать трудно.

Серая неясыть – Strix aluco – старательно избегает людей с кинокамерами и биологов и ведет гораздо более уединенную жизнь, чем сипуха. Она не патрулирует свою территорию днем, не любит присутствия людей поблизости и большую часть времени проводит, замаскировавшись и неподвижно сидя на ветках лесных деревьев. Судя по всему, это существо должно быть более сердитым и нетерпимым к людям, чем домовый сыч, но сердцу не прикажешь. Встретившись с неясытью, нужно иметь каменное сердце, чтобы не захотеть сразу же ее приласкать. Хорошо известно, что люди инстинктивно преисполняются любовью к животным (особенно к детенышам), которые обладают мягким мехом или перьями и у которых легко различить лицо. Конечно, это всего лишь сентиментальный антропоморфизм, но сила его настолько непреодолима, что бороться с ним бессмысленно.