Читать книгу - "Стингрей в Зазеркалье - Мэдисон Стингрей"

«По большей части примитивистские по своей стилистике, брызжущие веселым, по-детски заразительным юмором, эти яркие красочные работы полны мифических зверей, танцующих фигур, настоящих животных и карикатурно изображенных людей», – писал на следующий день в своей рецензии критик газеты Christian Science Monitor Дэниэль Вуд.

А на самом вернисаже критики и кураторы бесконечно обсуждали проявляющийся, несмотря на отсутствие политической тематики, бунтарский дух этих художников, повсюду были слышны разговоры о нонконформизме и безудержной энергии.

Я бесшумно подошла к Ричарду Кошалеку^[25] и услышала его разговор с журналистом.

– Эта коллекция – блестящее подтверждение того, что новаторство и эксперименты в искусстве вовсе не исключительная прерогатива западного индустриального мира, – говорил он, возбужденно размахивая рукой с зажатым в ней бокалом. – Эти молодые русские доказали, что творческий дух у них в стране жив, несмотря на все властные ограничения.

Воодушевленная и восторженная, я переходила от одного разговора к другому, поражаясь, насколько по-иному русское искусство воспринималось по сравнению с русской музыкой. Рок-музыка с ее непонятными для большинства людей на Западе текстами, которые на самом деле имели ключевое значение, характеризовалась и рассматривалась как «русский рок». В то время как картины приняли как просто интересное искусство, а вовсе не как исключительно уникальное проявление русского опыта.

Искусство говорит там, где бессильны слова, – я и не отдавала себе отчет, насколько верна эта услышанная когда-то мной истина. Каким-то чудодейственным образом – на другом конце планеты, в залитой лучами закатного калифорнийского солнца галерее – работы «Новых художников» сумели объяснить то, что нужно было знать людям.

– Здесь есть юмор, о существовании которого в России я и не мог подозревать за те несколько раз, что там бывал. И это очень радует, – услышала я голос Фредерика Уайсмана^[26].

У Уайсмана была одна из самых больших и самых эклектичных художественных коллекций в Америке, и он славился любовью к дерзким, прихотливым темам в искусстве. И хотя работы на нашей выставке не продавались, он, не отрываясь, смотрел на многие холсты.

– Человечность, – наконец-то философски изрек он, скрестив руки на груди.

– Что еще у нас есть, кроме искусства? – в тон ему с улыбкой ответила я.

Так начался наш диалог, который привел потом к замечательной дружбе и последующим совместным поездкам в Россию. В конце концов я все же продала ему пять-шесть работ. Его фонд охотно давал работы для выставок в многочисленные музеи по всей стране, а сам он был одним из лучших людей, с кем меня сталкивала жизнь. И еще он по-настоящему понял – понял, что на самом деле представляет собой Россия. Он также согласился купить вещь, которая должна была бы стать его подарком лос-анджелесскому Музею современного искусства^[27] в качестве примера современной выразительности. Музей выбрал одну из самых авангардных работ на выставке – «Первый портрет Ленина на пластике», прозрачную душевую занавеску, на которой Африка черным фломастером нарисовал огромное лицо вождя.

– Самая дерзкая работа, – согласился Уайсман. Мы стояли перед ней, как два кролика, склонив головы в одну сторону. В этом жесте – изобразить грязного игрока коммунистической политики на материале, символизирующем чистоту и уединение, – было на самом деле что-то революционное.

«Эти мои работы недолговечны, – говорил Африка о своих рисунках на пластике, – я не рассчитываю, что они проживут больше двух лет». Эфемерные и легковесные, но вместе с тем бескомпромиссные и самодостаточные работы Африки сваливались обычно внезапно, как снег на голову, когда их никто не ожидал. А я за все эти годы так и не удосужилась проверить, сохранился ли в MOCA этот портрет.

В разгар вечера к галерее подкатил роскошный роллс-ройс, и из него торжественно выплыла и прошагала в галерею известная модель Playboy Барби Бентон^[28] в норковой шубе. Чем она думала? Заявиться на вечер «Гринписа» в меховой шубе! Долго она не задержалась, кто-то все же высказал ей свое отношение к ее наряду, и она поспешно ретировалась.

Успех выставки окрылил меня. Я была счастлива за своих друзей, и ко мне вернулось утраченное было чувство близости с ними.

– Ну, что скажешь? – спросила я Джуди, заприметив в толпе ее круглое лицо и темные волосы.

– Скажу, что тебе нужно подвинуться чуть-чуть левее, – ответила она, пристально вглядываясь в меня через объектив фотоаппарата. – Встань рядом с портретом Юрия. Нет, нет, погоди! Все же встань чуть правее. Теперь сделай шаг назад, чтобы свет падал на тебя лучше. Вот так!

– Это люди из космоса, – произнесла я с улыбкой, указывая на маленькие фигурки на одной из картин.

– Они все из другого мира! – прокричал мне в ответ кто-то проходивший мимо.

Это было действительно так, и хотя в тот момент я думала только об этом мире – том, в котором я находилась, – в глубине души я хотела как можно скорее вновь полететь через океан и континенты. Мне не терпелось вернуться в Россию и показать всем многочисленные фотографии с выставки и статьи о ней. Цель моя всегда состояла в том, чтобы поделиться тем даром, которым одарили меня мои друзья, и я была счастлива, что не только сумела сделать это первой в этом мире, но и привлекла к этому дару столь огромное внимание. Никогда еще не чувствовала я такой благодарности. Я прочно стояла на земле в разукрашенной Олегом Котельниковым рубашке и своей огромной джинсовой куртке, но голова моя витала далеко в облаках.