Читать книгу - "Бикфордов мир - Андрей Курков"

Звонкое жужжание мошкары, тоже спрятавшейся от солнца в тени дерева, навевало дрему. И странник, уставившись закрытыми глазами в небо, окунулся в теплый поток, понесший его куда-то. Закружились вокруг солнечные блики, и словно кто-то теплой ладонью прошелся по его лицу и дотронулся до горла, отчего Харитонов вздрогнул. Ладонь исчезла, и уже ничто не тревожило его сон.

Пробуждение было долгим и трудным, словно возвращался он к жизни после летаргического сна. Поднял голову, огляделся и не узнал места, где спал, хотя и сапоги стояли на месте, и портянки, давно высохшие, лежали расстеленными на траве. Странник поднялся на ноги и вышел на дорогу, которую тоже не узнал. Это была уже не грунтовка, а настоящая бетонка. Два ряда деревьев по обе стороны бетонки образовывали аллею, тенистую и прохладную даже при летнем солнце. Идти по ней было легко, и Харитонов, не задумываясь, пошел в том же направлении, в котором шел он по прошлой, грунтовой дороге.

За деревьями, по обе стороны от дороги, стали появляться одиночные дома. Харитонов замедлил шаг. Перед ним начинался город, большой город, видимо, даже больше бывшего Пафнутьевска, и от этого возникло сомнение – а стоит ли идти в такой город, ведь если он больше бывшего Пафнутьевска, значит, и больше зла может причинить Харитонову.

Но люди, во множестве появившиеся на дороге, шедшие и навстречу страннику, и по пути с ним, выглядели счастливо, улыбались, и хоть были их улыбки странные, слишком самостоятельные и, казалось, вообще не связанные ни с жизнью, ни с миром, эту жизнь окружавшим, Харитонов все-таки усомнился в своих опасениях. Ведь тот город остался далеко позади, за колючей проволокой и полосатыми столбами государственной границы, а значит, этот город был надежно защищен от бывшего Пафнутьевска и всех его окрестностей, включая и берег Японского моря. Стало быть, жизнь здесь протекала другая, судя по улыбкам жителей, жизнь эта была странно-радостная и, возможно, счастливая. И пошел Харитонов дальше. Вдоль дороги стали выстраиваться деревянные дома, появились улицы, под прямым углом прорезавшие дорогу, и в начале каждой стоял бюст на невысоком, метра в полтора, постаменте. Приглядевшись к ближайшему бюсту, странник узнал Ленина, и это успокоило его окончательно.

Прошло еще немного времени, и впереди показалась огромная, высотою с колокольню, скульптура-памятник, изображавшая также основателя Родины, а рядом через огромный каменный дефис таким же памятником высились четыре бетонные буквы «ГРАД».

– Ленин-ГРАД! – понял Харитонов, и сердце его взволнованно забилось. Он остановился, не сводя глаз с этого скульптурного названия города. Вспомнил треххрамье, вспомнил всю свою жизнь и поклонился памятнику, словно был это не памятник, а храм, святыня, именно та святыня, к которой он шел.

Сразу за названием города стояли аккуратно выстроенные в шеренги высокие каменные дома серого и желтого цвета. Бетонная дорога, по которой он шел, превратилась в булыжниковую мостовую, широкую и чуть взгорбленную посередине.

Все еще взволнованный, Харитонов направился дальше. Люди куда-то исчезли, но по-прежнему на каждом перекрестке стояли памятники Ленину. Все головы были одинаковы, но постаменты отличались один от другого. На одном из них, широком мраморном кубе, виднелась надпись, сделанная бронзовыми, покрытыми патиной, буквами: «Основателю Санкт-Петербурга от благодарных сограждан».

У парадных подъездов некоторых зданий лежали каменные львы, создавая видимость охраны. Чахлые деревья поднимались из земляных лунок, пробитых в сплошном булыжнике. И все-таки город казался Харитонову радостным. И шел Харитонов дальше, радуясь присутствию солнца и отсутствию людей.

Он остановился на очередном перекрестке и уловил запах моря в ветре, дувшем с уходившей направо улицы. Вспомнил далекое море, от которого он давно ушел, и поспешил по прогретому солнцем булыжнику навстречу ветру. Но и эта улица была бесконечной. И оставались позади такие же человеческие головы на постаментах, неживые львы и чахлые деревья.

А улица все продолжалась и продолжалась, медленно поднимаясь к уже видимому каменному горизонту, и там, дальше, перевалив за него, уходила вниз, подчиняясь закону об округлости земли.

Ветер все так же дышал в лицо, и было его дыхание приятно Харитонову, все ближе и ближе подходившему к каменной линии городского горизонта. Вскоре он достиг этой линии и увидел с ее высоты продолжение и конец улицы, по которой шел. Улица заканчивалась морем, и там, далеко, на краю ярко-синей воды, отражавшей солнечные лучи, виднелся огромный величественный крейсер.

«Вот он где, этот крейсер, до которого так и не добрались погибшие балтийцы!» – подумал Харитонов.

И горько стало на душе. Жаль было и Кошкодайло, и Петра, и Михалыча, благодаря которым он так быстро добрался сюда. Может, их еще ждут на крейсере? Ждут и поэтому не отплывают? Может, надо им сказать, что все они погибли и больше никогда не смогут петь свои залихватские матросские песни?

Неожиданно заявил о своем присутствии духовой оркестр, заигравший что-то незнакомое Харитонову. Музыка была радостной и бодрой, и, прислушавшись к ней, странник больше не мог думать о погибших «балтейцах», не мог думать о плохом или печальном. Музыка была многокрасочной; словно художник, она нарисовала яркое пятно неопределенного будущего счастья в воображении Харитонова. Он остановился, широко открытыми глазами глядя на громадину крейсера.

На пристани что-то происходило. Рядом с пришвартованным военным кораблем стояло множество необычно одетых людей с фотоаппаратами и блокнотами в руках. Чуть в стороне от них шептались трое отечественных граждан, легко узнаваемых по широкоштанным костюмам. Оркестр работал в другом конце площади под охраной двух милиционеров. Над оркестром на торце пятиэтажного каменного здания висел большой красный лозунг: «Да здравствует одностороннее разоружение!».

Оркестр доиграл мелодию, и в возникшей паузе услышал Харитонов непонятное жужжание, доносившееся с крейсера. Несколько рабочих в чистеньких белых комбинезонах копошились у одной из пушек. Что они делали, не было видно, но через минуту пушка гулко ударилась о палубу и покатилась по ней с шумом, пока не уперлась в фальшборт. Над площадью взлетело троекратное «Уррра!» – его прокричали стоявшие где-то рядом матросы, их не было видно. И толпа с фотоаппаратами и блокнотами в руках заколыхалась, зашумела разнообразными нерусскими голосами и ближе подвинулась к пришвартованному кораблю.

Рабочие подцепили лебедкой лежавшую на палубе пушку и сбросили на каменный причал.

Толпа иностранцев плотно окружила ее и защелкала фотоаппаратами.

– Видите! – сказал один их трех шептавшихся двум другим. – Как мухи на мед!

Двое других закивали.

Бригада рабочих в белых комбинезонах уже копошилась у небольшой орудийной башни. К ней подкатили автогенный аппарат, и шипение огня усилило общий шум.

Харитонов с подозрением наблюдал за происходящим, не понимая сущности его, но всей своей кровью ощущая присутствие зла, чувствуя себя во вражеском окружении.