Читать книгу - "Бессмертники - Хлоя Бенджамин"

Такие условия нелегко воспроизвести в лаборатории, но в Институте Дрейка делают всё возможное. Поскольку макаки — животные общественные, содержат их парами, и дверь каждой клетки ведёт в соседнюю, получается сквозной туннель. Обезьянам обогащают среду, стараются разнообразить их жизнь: кормушки-головоломки, зеркала, пластмассовые мячики, видео на айпадах (впрочем, от планшетов с недавних пор пришлось отказаться — обезьяны часто разбивали экраны), звуки джунглей из репродукторов. Раз в год в лабораторию приходит чиновник из Министерства сельского хозяйства, проверяет, соблюдается ли закон о защите животных; в прошлом году он рекомендовал сотрудникам вивария носить другую одежду — перчатки и шапочки весёлых расцветок, чтобы заинтересовать и развлечь животных, и его совету вняли.

Варя не тешит себя иллюзиями. Конечно, на воле обезьянам лучше. Но поскольку здесь проводят всего один эксперимент, клетки даже просторней, чем рекомендует Национальный институт здоровья. Позади вивариев — огороженная площадка, где обезьяны могут поиграть с шинами, полазить по канатам, покачаться в гамаке, хотя на самом деле и места там маловато, и обезьян туда выпускают всего на пару часов в неделю. Но цель эксперимента — не испытание новых лекарств и не поиск средства от вируса иммунодефицита обезьян, а продление жизни животных. Что же здесь не так?

Повернувшись к Люку, Варя излагает основные тезисы, приготовленные Энни Ким. Без изучения приматов многие вирусы так и не были бы открыты. Не удалось бы разработать многие вакцины, испытать многие средства против СПИДа, болезни Альцгеймера, болезни Паркинсона. Да и на воле им живётся несладко — там и голод, и хищники. Видеть обезьян в клетке мало кому приятно, разве что законченным садистам или Гарри Харлоу^[49], зато здесь, в Институте Дрейка, они хотя бы под присмотром и окружены заботой.

И всё же Варя понимает, что со стороны может сложиться неверное впечатление. Клетки стоят вдоль стен, между ними лишь узкий проход. Обезьяны глядят на Варю и Люка, распластавшись на решётках, как гекконы. Розовые животы напоказ, скрюченные пальцы цепляются за прутья. Обезьяны-вожаки смотрят молча, обнажив длинные жёлтые клыки, низкоранговые визжат и гримасничают. Так же приветствуют они и нового директора института, который появляется в лаборатории пару раз в год и надолго здесь никогда не задерживается.

В первый год так же встречали обезьяны и Варю. Требовалась вся её выдержка, чтобы не сбежать. Она не сбежала и — пусть бывший директор оказалась права, большую часть времени Варя проводит за письменным столом, — заставляет себя каждый день заходить в виварий, обычно чтобы принести завтрак. К животным она не прикасается, но ей нужно знать, как они себя чувствуют, видеть подтверждения своего успеха. Варя показывает Люку сначала обезьян на низкокалорийной диете, потом — контрольную группу, которую в еде не ограничивают. Люк фотографирует обе группы; от вспышки обезьяны верещат ещё громче. Некоторые трясут прутья клеток, и Варя во весь голос, чтобы их перекричать, объясняет, что обезьяны контрольной группы более склонны к раннему диабету и риск заболеть у них почти втрое выше, чем у экспериментальной группы с ограниченным рационом. Экспериментальная группа даже выглядит моложе: шерсть у самых старых густая, каштановая, а старики из контрольной группы сморщенные, с красными облезлыми задами.

Позади лишь половина эксперимента, и о продолжительности жизни судить пока рано. Однако результаты обнадёживают, подтверждают Варину гипотезу, и, рассказывая об этом, Варя так и сияет от гордости. Видеть своих питомцев, несмотря на их визг, почёсывания и вонь, ей всё же приятно.

После ухода Люка Варя берёт на руки Фриду.

Чуть раньше она попросила Энни пересадить её в изолятор. Фрида её любимица, но гостям лучше её не показывать, она портит Варину репутацию. Фрида с гладким широким лбом, с золотистыми глазами, будто подведёнными углём; в детстве она была ушастая, с длинными розовыми пальчиками. В Калифорнию она прибыла неделей позже Вари. В то утро Энни встретила новую партию обезьян, и только одна обезьянка — детёныш из питомника в Джорджии — задержалась в дороге из-за метели. Энни спешила куда-то, и Варя осталась. Вечером, в половине десятого, на склоне горы показался белый фургон без опознавательных знаков и остановился возле корпуса приматологов. Из фургона вылез небритый малый лет двадцати и попросил Варю подписать бланк, будто пиццу привёз. Груз его то ли совершенно не интересовал, то ли успел опротиветь. Когда он достал клетку, завёрнутую в одеяло, оттуда донёсся такой дикий визг, что Варя невольно отпрянула. Но за зверька она теперь в ответе.

Водитель с облегчением вытер с лица пот, затрусил обратно к фургону и покатил с горы намного быстрее, чем въезжал, бросив Варю один на один с верещащей клеткой.

Клетка была размером с микроволновку. Знакомить Фриду с другими обезьянами предстояло только завтра, а пока Варя отнесла клетку в изолятор, комнатку величиной с чулан уборщицы, и поставила на пол. Руки уже ныли, а сердце трепетало от ужаса. Зачем она вообще на это согласилась? Теперь ей предстояло самое трудное: пересадить обезьянку из старой клетки в новую, а для этого придётся взять её на руки.

Клетка так и стояла накрытой детским одеяльцем, разрисованным жёлтыми погремушками. Варя откинула край одеяльца, и зверёк завопил ещё громче. Варя присела на корточки. Страх внутри разрастался как снежный ком, но обезьянку надо пересадить, и Варя, поставив внутрь клетки маленькую переноску, сняла одеяло. Переноска была лишь немногим больше самой обезьянки, но зверёк завертелся вьюном, цепляясь за прутья. Вертелась Фрида так быстро, что мордочку было не разглядеть, но её смятение и страх разрывали Варе сердце. Она потянулась к замку и, как учила Энни, открыла дверцу переноски.

Детёныш вылетел из клетки как из пушки. И приземлился не в большую клетку, а Варе на грудь. Варя не удержалась и тоже взвизгнула, шлёпнувшись на спину. Сейчас меня искусают, подумала она, но обезьянка, обняв Варю тоненькими ручками, прильнула к ней, уткнулась мордочкой в грудь.

Кто из двоих испугался сильнее? Варе виделись амёбиаз и гепатит В, все болезни, что снились ей по ночам и от которых она боялась умереть, из-за которых с самого начала чуть не отказалась от этой работы. Но на одной чаше весов — страх, на другой — живое существо. Обезьянка была плотная, увесистая — человеческий детёныш рядом с ней показался бы лёгоньким, почти бескостным. Неизвестно, сколько они так просидели — обезьянка верещала, а Варя её укачивала. Малышке было всего три недели. Варя знала, что в двухнедельном возрасте её забрали у матери, а мать по имени Сунлинь — её привезли из Китая, из питомника в Гуанси, это был её первенец — так страдала, что пришлось ей сделать успокоительный укол.

На мгновение Варя подняла взгляд и поймала их отражение в зеркале, прилаженном к клетке снаружи. И вспомнила «Автопортрет с обезьянкой» Фриды Кало. С Кало у Вари никакого сходства — ни стати, ни величавости, да и фон — бежевые бетонные стены, а не юкка с широкими глянцевитыми листьями. Зато на руках у Вари обезьянка, с огромными глазищами, чёрными, как ежевичины; и вот они вдвоём, одинаково испуганные и потерянные, глядят в зеркало.