Читать книгу - "Собрание сочинений в 9 тт. Том 6 - Уильям Фолкнер"

— Да, — проговорил он. — В конце концов, это ваш дом. И вы по-своему… Но все равно. Вы правы. Хватит и сказанного. — Он повернулся к дверям; помедлил, но лишь мгновение, говоря уже на ходу: — Не тревожьтесь. Я ее не стану обижать. — И ушел.

— Но как она с ним познакомилась? — воскликнул мальчик. — Я о нем и не слыхал ни разу! А Фонсиба сроду никуда не ходила отсюда, кроме как в церковь…

— Ха, — сказал Маккаслин. — Даже родители только впоследствии, когда уже поздно, узнают о том, как их семнадцатилетней дочке привелось спознаться с человеком, который и женится на ней тоже, если у нее звезда счастливая.

И утром их обоих уже не было — Фонсибы тоже. Больше уж Маккаслин ее не видел; не увидел Фонсибу и он, Айзек, потому что женщина, которую он наконец разыскал пятью месяцами позже, была неузнаваемая, незнакомая. Он повез с собой третью часть того трехтысячедолларового фонда — золотыми монетами, спрятанными в нательный специальный пояс так же, как год назад, когда понапрасну ездил в Теннесси на розыск Тенниного Джима. Муж Фонсибы оставил у Тенни какой-то адрес, а месяца через три пришло письмо, написанное им же, хотя Алиса, жена Маккаслина, обучила Фонсибу грамоте, и письму тоже немного. Но почтовый штемпель на конверте не соответствовал оставленному адресу, и он поехал — по железной дороге, покуда не кончилась, затем дилижансом, затем в наемной тележке и снова поездом, — теперь уж он был путником опытным и сыщиком опытным, а на сей раз и удачливым, ибо новую неудачу допустить было нельзя; ползли, ползли мимо бесконечные декабрьские пустынные и слякотные мили, и ночлег сменял ночлег в гостиницах, в придорожных бревенчатых трактирах, где, кроме стойки, ничего почти и не имелось, и в домишках у чужих людей, и на сене в глухих сеновалах, и нигде он не смел раздеваться из-за потайного своего золотого пояса, подобно евангельскому волхву, скрытно едущему в Вифлеем с дарами[29]; и даже не надежда вела его, а одна лишь стиснувшая зубы решимость, он твердил себе: «Я обязан ее разыскать. Обязан. Одного из них мы уже потеряли. На этот раз я должен разыскать». И разыскал. Сгорбясь под неспешным ледяным дождем, на измученной наемной лошади, забрызганной грязью по грудь и бока, он доехал — увидел бревенчатое одинокое строение с глиняной трубой, как бы зримо размываемое дождем, обращаемое в нечто бесполезное и безымянное, в груду мусора, на этой глухоманной пустоши без ограды, без дороги, даже без тропы, — ни конюшни, или там сарая, или хоть курятника; просто одна длинная хибара-самостройка, притом неумелая, и рядом кучка неумело нарубленных дров, которой хватит этак на день топки, и даже отощалого пса нет, чтобы вылез из-под дома с лаем навстречу гостю, — ферма только еще в зародыше, хорошая, возможно, ферма, плантация даже, быть может, но не теперь, а разве в будущем, достижимом лишь путем неослабных, неустанных, тяжких трудов и жертв; он толкнул шатучую дверь в кособокой раме и вступил в ледяный сумрак кухни, где не горел огонь и не варилась пища, и разглядел грубо сбитый стол, а по ту сторону стола вжавшееся в дальний угол стен светлокофейное лицо, знакомое всю жизнь, а теперь незнакомое вовсе, — тело, рожденное в сотне шагов от комнаты, где сам рожден, и родное по крови, но теперь заполоненное наследьем черных поколений, для которых явившийся внезапно белый верховой — это скорей всего наемник белых же, патрульщик, при ком иногда пистолет, а уж плеть непременно; он прошел дальше, в единственную комнату хибары, и там, в качалке перед очагом, увидел самого хозяина за чтением — сидит на единственном стуле хибары у скудного огня, для которого дров не осталось и на сутки, в том же пасторском сидит сюртуке, в каком вошел в лавку пять месяцев назад, и в золотых очках, — когда он поднял от книги глаза и встал, Айзек заметил, что очки без стекол, — читает книжку среди запустенья этого, на слякотной земле без ограды, без тропы, даже без сараюшки для скота; и от всего, от одежды, от самой даже кожи несет этим зловонным чадом несбыточной и неразумной мечты, разит безмерной алчностью и безрассудством «саквояжников», идущих вслед за победившей армией.

— Неужели вы не понимаете? — воскликнул Айзек. — Неужели не видите? Весь наш край, весь Юг проклят, и на всех нас, кого он родил и вскормил, на белых и черных равно, лежит это проклятие. И пусть именно мой народ принес проклятие на здешнюю землю, но потому-то, возможно, как раз его потомки смогут — не противостать проклятью, не бороться с ним — но, может, просто дотерпеть, дотянуть до поры, когда оно будет снято. И тогда придет черед для вашего народа, потому что наш черед упущен. Но не теперь. Не сейчас еще. Неужели вы не понимаете?

Хозяин хибары стоял в своей неизношенной, все еще пасторского вида одежде, хотя и не столь уже новой, заложив палец между страниц книги, — храня место, до которого дочел, — а в другой, нерабочей руке держа очки без стекол, точно дирижер палочку, и городя свою звучную, размеренную околесицу несбыточной надежды и безмерного безумия:

— Ошибаетесь. Проклятие, принесенное вами, белыми, уже снято. Оно отменено и аннулировано. Пришла новая эра, посвященная, как и замышляли наши отцы основатели, свободе, воле и равенству всех[30], и для всех страна будет новым раем земным…

— Свободе от чего? От труда? Земным раем — вот это? — Он сделал рукой резкий охватывающий жест, и в сырой, холодной, просквоженной, промозгло пахнущей негром убогой комнате обоим словно бы увиделась вся целокупность пустых полей вокруг них — без плугов, без семян, без огорож от скота, которого нет ни снаружи, ни внутри конюшни или хлева, коих тоже нет. — И это уголок земного рая?

— Вы приехали в худую пору года. Зима. Кто же зимой хозяйствует.

— Так. И, разумеется, пока земля непахана, жене ни пищи не надо, ни одежды.

— Я получаю пособие, — сказал хозяин. Сказал таким тоном, каким возвещают: «На мне почиет божья благодать» или «Я владею золотым прииском». — И есть отцова пенсия к тому же. Чек прибывает первого числа. Сегодня какое у нас?

— Одиннадцатое, — сказал он. — Еще впереди двадцать дней. Как проживете эти дни?

— В доме есть кое-какие продукты, взятые в кредит у лавочника в Миднайте. Он получает в банке по этому чеку. Я оформил на него доверенность в целях обоюдной…

— Так. А если этих продуктов не хватит на двадцать дней?

— У