Читать книгу - "У подножия необъятного мира - Владимир Шапко"

По весне, когда, ещё надеясь на что-то, старые три яблони-девы зацветали-таки, когда жалко кокетничали они чахлыми цветочками в пряном синем обдуве мая – к ним, на пришкольный участок, ботаничка Галина Опанасовна выводила группы учащихся. Как на экскурсии. Показывала указкой на ревматические ветки, окинутые реденьким мотыльковым соцветьем. И экскурсанты послушно стояли и удивлялись: надо же! Гурьбой шли к следующей яблоне…

Пожилую эту учительницу из эвакуированных, украинку, женщину больную, очень полную, страдающую ногами (а бултыхалась она к участку, как старая измученная утица – уже «не крякая», далеко отставая от нетерпеливого, радостного выводка, удерживая в глазах коричневую застарелую боль), учительницу эту архаровцы жалели и уважали. И за страдания её безмерные, и за преданную любовь к предмету Ботаника. На уроках у неё всегда сидели тихо, даже как-то почтительно. Точно удивляющиеся экскурсанты: надо же, и чего только на свете не бывает! А когда она, показывая указкой на плакат, любовно выговаривала: «Завязь… Тычынка… Пэ-стик…» – и ботанические эти слова-понятия, произносимые ею, как-то даже разглаживали, теснили с лица застарелую её боль – мичуринцы улыбались, оживлённо поталкивались за партами, радовались за неё. Однако удивляющимися этими экскур сиями в предмет всё и заканчивалось: учебника дома ни один мичуринец не раскрывал, а старой жрице ботаники иногда подвешивали сзади как бы табличку – «Слон».

Немного… по-другому, что ли, уважали архаровцы математика. Николая Николаевича. Если он бывал трезв, то есть похмельно-взрывчато-опасен, когда сумеречно сидел он в классе за столом словно с туго засаженным в голову штопором: «ГДЕ?! КАК?!» (выпить), – архаровцы старались не шуметь, в остановленном зрении его – деликатно размазываться. Перемещались по классу на цыпочках, говорили шёпотом. Словом, вели себя как на вокзале, где все вроде бы только и делают, что сидят и молчат, а гул откуда-то берётся, и движения наблюдаются постоянно.

У доски, отвернувшись от класса, принимал муки Поляна. Точно не знал, что с доской этой делать. Он всё время брал её с боков обеими руками. То ли на себя примерял, как распятье, то ли от души разом отринуть хотел. Казалось, сними он её наконец – и откроется ему. Что-то небывалое, широкое, небесное, необъятное. И задышит он сразу полной грудью, и повернётся к архаровцам просветлённый: зырь, пацаны, красота-то какая неземная!.. Но взгляд изнывал, тёрся о голую серую стену выше доски – и выхода не находил… «Счастный!» Математик кивал себе за спину. Павлики выбегал к доске, сильно вытягивался рукой с мелком (будто цепкий кулачок ума из себя длинно выдвигал) и бойко выстукивал на доску буковки, цифирки, крестики, скобочки. Поляна прилежно внимал. Он, Поляна, археолог теперь: клинопись неведомую египетскую зрит. Головой кивал, восхищался: как просто всё! Господи, гениально-то как!.. От досадливого жеста (сгинь!) повернувшегося математика поспешно сдвигался от доски к Павлики. Клал руку ему на плечо. Дескать, мы пахали! Ждал оценки труда. «Коломенской версте поднебесной, – задирал голову математик, – чистый колпешник! А маленькому умнице, – Николай Николаевич гладил смущающегося Павлики, – как всегда – “отлично”!»

Поляна – с горя ли, с радости ли – дико хохотал, сметая тенеты с потолка. Хватал смеющегося Павлики и, как баскетбол, – подскоком – гнал его к месту. За парту с Шатком.

Математик опять было навешивал похмельную голову на кулак… как вдруг видел квадратный кусок картона. Из щели между первой партой и столом медленно просовывался он вверх. По совершенно непонятному закону физики. При совершенно неподвижных обитателях первой парты… Николай Николаевич поспешно накидывал очки, любознательно приподнимался. Задачка. Формула вроде бы. «Н. Н. + 0,75 =?…» Что это?… Николай Николаевич поверх очков растерянно разглядывал класс. Мордашки его учеников тужились, побрызгивались слюнками… «А-а! Смеяться?! Мерзавцы! – И над падающими, припадочно колотящимися на партах головёнками начинала летать инвалидская гневная палка с резиновой пяткой на конце. – Я вам покажу, негодники! Я вам покажу 0,75!»

Но ни разу палка не опустилась до низости…

Иногда после звонка на урок из коридора слышался бесстрашный, буйно вырывающийся голос: «Прочь с дороги, фельдфебельская рота! На плацу иди-командуй-маршируй!» Архаровцы в классе охватывались мгновенной, буйненькой радостью: «Нога липовый! Фугас принял! 0,75! Рассказывать будет! У-урь-ря-я! Тихо! Тихо! Идёт!»