Читать книгу - "Седьмая функция языка - Лоран Бине"

– Deleuze’s not coming, right?

– No, but Anti-Oedipus is playing tonight, I am so excited!

– Have you listened to their new single!

– Yeah, it’s awesome. So L.A.!^[293]

Кристева сидит на траве между двумя парнями. И говорит, ласково трепля их шевелюры: «I love America. You are so ingenuous, boys»^[294].

Один из этих двоих пытается поцеловать ее в шею. Она со смехом отталкивает его. Второй шепчет ей на ухо: «You mean „genuine“, right?»^[295] Кристева негромко прыскает в ответ. И чувствует, как по ее беличьему телу проходит электрическая дрожь. Напротив них еще один студент докручивает и запаливает косяк. В воздухе распространяется приятный запах травки. После нескольких затяжек у Кристевой слегка кружится голова, и она с по-учающей сдержанностью произносит: «Как говорил Спиноза, отрицание есть определение». У трех уже-не-хиппи-но-еще-не-нью-вэйв восторг и веселье: «Wow, say it again! What did Spinoza say?»^[296]

Студенты, чем-то озабоченные или просто деловитые, снуют по кампусу туда-сюда через большую лужайку, окруженную готическими, викторианскими и неоклассическими постройками. Подобие колокольни возвышается над всей этой территорией, венчающей, в свою очередь, вершину холма, нависшего над озером и ущельем. В общем, мы неизвестно где, но, во всяком случае, где-то. Кристева впивается зубами в клубный сэндвич, поскольку ее любимый багет еще не добрался до удаленного округа Онондага с центром в Сиракузах, в самой глухой части штата Нью-Йорк, на полпути от Нью-Йорка до Торонто, на бывших территориях племени кайюга, входившего в конфедерацию ирокезов, где находится городок Итака, в котором расположился престижный Корнеллский университет. Нахмурившись, она произносит: «Если только там не наоборот»^[297].

К ним присоединяется еще один парень, вышедший из дверей факультета гостиничного дела со свертком из фольги в одной руке и «Of Grammatology»^[298] в другой (правда он не решается спросить у Кристевой, знакома ли она с Деррида). Он принес маффины – совсем свежие, сам испек. Кристева охотно участвует в импровизированном picnic, слегка захмелев от текилы. (Как и положено, бутылка спрятана в бумажный пакет.)

Она провожает взглядом студентов, которые несут под мышкой кто книги, кто хоккейные клюшки или гитарные чехлы.

Старик с покатым лбом и зачесанной назад густой шевелюрой – как будто у него на голове куст – сидит под деревом и что-то бормочет себе под нос. Да и руки, которыми он размахивает перед собой, похожи на ветки.

Молодая женщина с короткой стрижкой, чей облик – нечто среднее между Стервеллой в «Сто одном далматинце» и Ванессой Редгрейв, напоминает единственную участницу невидимой демонстрации. Она выкрикивает непонятные Кристевой призывы. Вид у нее шибко сердитый.

Компания молодых парней перекидывается мячом для американского футбола. Один декламирует Шекспира, остальные хлещут из бутылки красное вино. (Без бумажного пакета: бунтари.) Они пасуют друг другу, старательно закручивая мяч при броске. Парню с бутылкой не поймать его одной рукой (в ней сигарета), остальные над ним ржут. Кажется, они все уже порядком набрались.

Взгляды Кристевой и человека-куста с покатым лбом встречаются, и оба задерживают их – всего на миг, но чуть дольше, чем если бы это ничего не значило.

Нервная молодая женщина встает перед Кристевой и говорит: «I know who you are. Go home, bitch»^[299]. Друзья Кристевой ошарашенно переглядываются, взрываются хохотом, а затем яростно набрасываются: «Are you stoned? Who the fuck do you think you are?»^[300] Чувиха отваливает, Кристева наблюдает за продолжением ее одиночной манифестации. Она практически уверена, что никогда в жизни ее не встречала.

Навстречу футболистам выходит еще одна группа, и атмосфера сразу меняется; со своего места Кристевой видно, что обе компании мгновенно ощетиниваются.

Звенит церковный колокол.

Вторая компания шумно подначивает первую. Насколько слышно Кристевой, вторые обзывают первых французскими отсосами (suceurs de Français). Сразу непонятно, что это – предложная аппозиция (отсосы, которые, ко всему прочему, характеризуются как «французские») или дополнение существительного (они отсасывают французам), но учитывая, что с виду целевая группа – англо-саксонская (если она правильно поняла, они осваивали некоторые правила американского футбола), наиболее вероятной ей представляется вторая гипотеза. (Отметим, что двойственность есть и в английском языке: «French» в «French suckers»^[301] может быть как прилагательным в функции препозитивного определения, так и абсолютным субстантивным генетивом.)

Так или иначе, первая группа сыплет в ответ бранью из той же оперы («you analytic pricks!»^[302]), и наверняка добром бы это не кончилось, если бы не вмешался человек лет шестидесяти – он разнимает их, восклицая (как ни удивительно, по-французски): «Успокойтесь вы, дураки несчастные!» Один из юных воздыхателей Кристевой сообщает как бы между прочим, словно хочет впечатлить ее пониманием происходящего: «This is Paul de Man. He’s French^[303], так ведь?» «Нет, бельгиец», – уточняет Кристева.

Человек-куст бормочет под деревом: «The sound shape of language…»^[304]