Читать книгу - "Биоген - Давид Ланди"

– Что напоминает, как десятый или двадцатый Фриц или Иван в терпеливом хвосте насильников прикрывал белое лицо женщины ее же черной шалью, чтобы не видеть невозможных глаз, пока наконец добывал свою солдатскую радость… – цитирует зачем-то набоковскую «Лолиту», Андрей.

– Получилось? – интересуется с чисто мужской точки зрения Фальцет.

– Кроме страданий, не вышло ничего, – отмахивается коллега из-за рубежа с очень русским (на удивление) лицом, – и те и другие оказались нордической расой[338].

– Не арийцами?[339]– искренне изумляется Иван Грозный, припоминая теорию национал-социалистов.

– Нет.

– А для чего же была война? – вопрошает Борода.

– Для души, – усмехается в погребе дьявол, закручивая левой рукой рыжий тараканий ус с правой стороны и поправляя «пилотку» «зубной щетки» с левой[340].

– Как же так?! Как же так! – сокрушается несправедливостью утверждения царь, вспоминая слова избранницы о ду ше и душе. – Не может этого быть! Мы же самая душевная нация в мире! Можно сказать, душевая человеческих сердец! Возьмите хотя бы Льва Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова…

– Взяли! – перебивает Ивана Грозного Борода и начинает перечисление персоналий. – Преданный анафеме Лев Толстой. Отправленный на каторгу Достоевский. Убитые на дуэлях Пушкин и Лермонтов. Уничтоженные Гумилев, Блок, Мандельштам, Хармс, Мейерхольд. Доведенные до самоубийства Цветаева, Есенин, Маяковский, Фадеев. Бежавшие из России Рахманинов, Бунин, Глазунов. Изгнанные из страны Солженицын и Бродский. Затравленные обществом Пастернак, Ахматова, Булгаков. Обвиненные в пресмыкательстве перед Западом Шостакович[341], Вознесенский[342], Макаревич…

– Стоп-стоп-стоп, – останавливает его Богомол. Достаточно! Освежил, что называется, память, от души.

– Мы их душили-душили, душили-душили… – слышится хриплый голос Шарикова[343].

Разомлевшее на просторе Облако вспыхивает под ореолом возникшей радуги неожиданным смущением пурпурного цвета и, выбрасывая в нас жемчужины ледяных градин, совокупляется с пришедшей грозой раскатами грома:

– Мы истекаем сердцами! Мы выплевываем сами себя в прыжке к счастью и выхлебываем его недосягаемость! Мы сочимся сквозь решетки государства в камеры безвозвратных потерь! Мы разливаемся злорадством на площадях равнодушия. Мы барахтаемся обрубками надежд в паутине беспросветной лжи. Мы гибнем в амбициях императоров прострелянными сердцами детей. Мы сосем мутными глазами триумф и скорбь обезумевших экранов. Мы склоняем головы и встаем на колени. Мы – педали государственной гильотины. Мы не рабы, мы подрабье чьих-то жабр, дышащих нашими легкими. Мы – бездонные колодцы выблеванных надежд. Мы – шипы, впившиеся в ступни Бога. Мы – крест дыбы, на которой распят Его глас. Мы – пепел на золе собственных надежд. Мы – бред больных тиранов. Мы – стадо буйволов, увлекающих за собой народы. Мы – сель безмолвного ужаса, несущегося от горла к душе и из души в ад. Мы – россияне, рассияющие костер, в котором сгорит мир! – обрывают молнией пророчество небеса…

Слышно, как, подбирая на ходу жертву из действующих лиц романа, по залу летит комар. Пухлая щека Ивана Грозного кажется ему такой аппетитной, что, не справившись с эмоциями гипоталамуса[344], он вонзается в нее, как пуля в висок Кутузова[345], и начинает сосать кровь, выделяя в делегата собственные антикоагулянты. Жадность губит опьяненного кровью гнуса и могучая лапа кормильца наносит гусарскую пощечину сквозь тело противника себе в морду, лишая последнего вызова на дуэль. Кровь брызжет из комара в разные стороны, образуя красную кляксу на месте непредвиденного конца. Конец бряцает медными тарелками и начинает похоронный марш Шопена. Звон наполняет уши задумчивых визитеров колебаниями звуков до двадцати килогерц и выше, но этого уже никто не слышит[346].

Дребезг оплеухи выводит Андрея из задумчивости, и, разливая правой рукой струящийся янтарь абрикотина, он возрождает мистификацию истории в одностороннем порядке:

– Взять хотя бы слова коллеги о Второй мировой войне…

– Не советую! – возражаю я, подкручивая собственный висок.

– Что у нас получается? Каков итог?

– Немыслимый! – развожу я в разные стороны руки, пытаясь остановить исследование и засекретить отчет.

– В результате освободительных действий Красной армии были оприходованы страны Прибалтики, столица Восточной Пруссии – Калининград[347], часть Финляндии[348], куски Польши[349], Чехословакии[350]и Японии[351], – глаголет устами истины Андрей.