Читать книгу - "Книжный вор - Маркус Зузак"

Руди поднял глаза:

— Что-что?

Вопрос повторили, и очень глупый Руди Штайнер, который прекрасно знал дату — 20 апреля 1889 года, — назвал дату рождения Христа. Он даже упомянул Вифлеем, чтобы расширить ответ.

Франц помазал друг об друга ладони.

Очень плохой знак.

Он подошел к Руди и отправил его обратно на улицу — еще несколько кругов вокруг стадиона.

Руди бежал один, и после каждого круга его снова спрашивали о дне рождения фюрера. Он пробежал семь кругов, пока не дал правильный ответ.

Главная беда стряслась через несколько дней после того занятия.

Камень ударил мишень прямо в позвоночник, хотя и не так крепко, как хотелось бы. Франц Дойчер обернулся и, похоже, очень обрадовался, увидев Руди, который стоял на тротуаре с Лизель, Томми и маленькой сестрой Томми Кристиной.

— Бежим, — дернулась Лизель, но Руди даже не двинулся.

— Сейчас мы не на Гитлерюгенде, — пояснил он. Большие парни уже подошли. Лизель держалась рядом с другом, дергающийся Томми и малышка Кристина — тоже.

— Герр Штайнер, — объявил Франц — и тут же оторвал Руди от земли и швырнул на тротуар.

Когда Руди поднялся, это лишь пуще разъярило Дойчера. Он еще раз бросил мальчика на мостовую, наподдав коленом по ребрам.

И снова Руди встал на ноги, и парни засмеялись над своим другом. Не лучшая новость для Руди.

— Не можешь внушить? — сказал самый рослый. У него были синие и холодные, как небо, глаза, и Францу Дойчеру не надо было повторять дважды. Он твердо решил, что теперь уж Руди на земле и останется.

Их обтекла небольшая толпа; Руди махнул кулаком Дойчеру в живот, но даже не задел. В ту же секунду его левый глаз обжег удар кулака. Посыпались искры, и Руди оказался на мостовой, еще не успев этого понять. Получил второй удар в то же место и почувствовал, как глаз становится желтым, черным и синим сразу. Три слоя бодрящей боли.

Уже развившаяся толпа стеснилась и злорадно глядела, поднимется ли Руди. Но нет. На этот раз он остался лежать на холодной сырой земле, чувствуя, как она впитывается через одежду и растекается в нем.

В глазу у него еще полыхало, и он слишком поздно заметил, что Франц стоит над ним с новеньким складным ножом в руке, готовый наклониться и полоснуть.

— Нет! — воспротивилась Лизель, но рослый удержал ее. Зазвучавшие у нее в ухе слова были глубокими и старыми.

— Не бойся, — заверил парень Лизель, — Ничего он не сделает. Кишка тонка.

Он ошибся.

Франц коленопреклоненно сложился, подаваясь ближе к Руди, и прошептал:

— Ну, когда родился наш фюрер? — Каждое слово было тщательно воссоздано и вложено Руди прямо в ухо. — Скажи, Руди, когда он родился? Говори, не бойся, все нормально.

Что же Руди?

Что он ответил?

Повел себя благоразумно или по воле собственной глупости еще глубже погряз в трясине?

Он посмотрел в бледно-голубые глаза Франца Дойчера счастливым взглядом и прошептал в ответ:

— В пасхальный сочельник.

Секунда — и нож был у него в волосах. На том этапе жизни у Лизель это была уже вторая стрижка. Волосы еврея остригли ржавыми ножницами. А ее лучшего друга обработали сверкающим ножом. Никто из ее знакомых не стригся за деньги.

Что касается Руди, то в этом году он уже глотал грязь, купался в удобрениях, был едва не удушен начинающим уголовником, и вот — будто бы на сладкое — прилюдное унижение на Мюнхен-штрассе.

Челка по большей части срезалась легко, но при каждом взмахе ножа находилось несколько волосков, которые до последнего цеплялись за жизнь и потому выдирались с корнем. И с каждым вырванным волоском Руди морщился, его синяк пульсировал, а ребра пронзала боль.

— Двадцатого апреля тысяча восемьсот восемьдесят девятого, — приговаривал Франц Дойчер; и когда он увел свою шайку прочь, толпа рассеялась, и только Лизель, Томми и Кристина остались рядом со своим другом.

Руди тихо лежал на земле в поднимающейся сырости.

И вот нам остается акт глупости номер три — прогуливание занятий в Гитлерюгенде.

Руди не сразу перестал ходить — показать Дойчеру, что не боится его, — но через пару недель полностью прервал членство.

Гордо облачившись в форму, он выходил с Химмель-штрассе в сопровождении верного вассала Томми.

Но вместо Гитлерюгенда они шли за город и гуляли вдоль Ампера, пускали блинчики, швыряли в воду огромные булыжники — в общем, ничем хорошим не занимались. Руди старательно пачкал форму, и ему удавалось обманывать мать — по крайней мере, до первого письма. А вот тогда он услышал зловещий призыв из кухни.

Сначала родители пригрозили ему. Он не пошел.

Потом они умоляли его ходить. Он отказался.

В конце концов только возможность сменить отряд вернула его на истинный путь. Штайнерам повезло: если бы Руди вскоре не появился на занятиях, родителей бы оштрафовали за его прогулы. Старший брат Курт спросил, не хочет ли Руди перейти во «флигер-дивизион» — летную дружину, где занимались изучением самолетов и пилотирования. В основном там строили модели, и там не было Франца Дойчера. Руди согласился, и Томми тоже перешел. Один раз в жизни его идиотское поведение принесло благие плоды.

Когда в новом отряде Руди задавали знаменитый вопрос о фюрере, он с улыбкой отвечал:

— 20 апреля 1889 года, — и тут же шепотом сообщал Томми другую дату: день рождения Бетховена, Моцарта или Штрауса. Композиторов они проходили в школе, где Руди, несмотря на свою очевидную глупость, отлично успевал.