Читать книгу - "Дата моей смерти - Марина Юденич"

— Матушка, Пресвятая Богородица, Пречистая Дева Мария, ты заступница всех сирот, прости великий грех мой и заступись за меня перед сыном твоим.

Матушка, научи меня, как поступить и как жить дальше, убереги меня от страшного греха и пошли мне избавление от моих страданий. Но более тебя прошу, Матушка, Пресвятая Богородица, научи меня, как избавить от страданий душу раба твоего Егора, помоги ему, пошли покой его душе. Если и вправду, Господом Богом дозволено нам соединиться в том, ином мире, научи меня, как сделать это, не совершая смертного греха, в котором уже повинна я, ибо мысленно совершила его не один раз и готовлюсь совершить наяву. Спаси меня, Матушка, потому что не к кому мне более обратиться, нет у меня никого на всем белом свете. Тот, кого любила я больше жизни, предал меня, и одной тебе ведомо, как я страдала, какою болью исходило мое сердце, как надрывалась душа! Но теперь он зовет меня к себе, так как же я могу не последовать его зову? Ведь ему плохо, он страдает, и только я могу ему помочь. Ведь я простила его, как учишь ты и сын твой, Господь наш Иисус Христос! Но как же помочь ему, не совершая смертного греха?! Как, матушка?!! Научи, помоги, пошли мне скорую смерть, чтобы не нарушала я Законов Божьих, и не губила свою бессмертную душу! Ты ведь знаешь, ничто не держит меня на этой земле, и жизнь не дорога мне, и уже даже смерти не боюсь я, но боюсь смертного греха.

Как же поступить мне, Матушка Богородица, Пречистая Дева Мария, прошу, научи!…

Я никогда не знала молитв, кроме краткого « Отче наш», и никогда не обращалась к Господу и Святой Богородице с длинными речами и просьбами.

Откуда взялись во мне сейчас все эти странные слова, чудным образом складывающиеся в целые фразы, довольно складные, а главное, поразительно точно отражающие состояние моей души, я не знаю.

Но я говорила и говорила, обращаясь к светлому лику, шепотом, торопливо, при этом слезы ручьями катились из глаз, а руки сами молитвенно сжимались у груди.

Я говорила, возможно, уже повторяясь и захлебываясь слезами, и мне хотелось кричать, и упасть на колени подле иконы и биться головой о пол, как это делают некоторые верующие люди. И только толпа, плотно подпирающая со всех сторон, останавливала меня от этого.

Но она не могла помешать мне говорить.

А внутри меня словно прорвалась какая-то невидимая плотина, и хлынувший поток чувств: горя, растерянности, страха, любви и жалости к Егору рвался наружу, к единственной, внимательной и сострадающей мне слушательнице.

И по мере того, как я говорила, глаза ее наполнялись скорбью, но и огромная жалость ко мне плескалась в ее ясных глазах.

Она слышала меня, она понимала, и теперь я была уверена: она не оставит меня один на один с моей бедой.

Кто-то снова слегка коснулся моего локтя.

Оглянувшись, я вижу перед собой маленькую хрупкую старушку, с пергаментно-белым прозрачным лицом и добрыми бледно голубыми глазами.

На голове у старушки не платочек, как у большинства пожилых женщин в храме, а темная, маленькая и заметно потертая шляпка с черной вуалькой, спадающей на высокий лоб, на плечи накинут старенький, пожелтевший от времени кружевной пуховый платок:

— Молитесь, деточка, как велит вам сердце — шепчет мне старушка тонкими бесцветными губами, — молитесь, не обращая ни на кого внимания. Пречистая Дева Мария внемлет вам, верьте! Верьте, и ваша вера подскажет вам дорогу.

Только вера помогала людям пережить страшные беды и остаться людьми, я это знаю, потому что сама выжила только лишь потому, что верила искренне.

Простите, что помешала вам, но вы так трогательны и одиноки, потому я и позволила себе отвлечь вас. А теперь молитесь, молитесь, и Господь сохранит вас.

Старушка близко наклоняется и торопливо крестит меня маленькой сухонькой ручкой, затянутой в истертую лайковую перчатку. От нее неожиданно долетает до меня знакомый с детства и давно уж позабытый запах духов "

Красная Москва", ими когда-то душилась и моя бабушка.

И шляпки она носила такие же маленькие, изящные, с темными паутинками вуалеток, и перчатки.

Я хочу поблагодарить старушку, и сказать ей, что она вовсе не помешала мне молиться, но толпа уже оттеснила ее от меня.

Служба кончилась, и людской поток хлынул к выходу, унося с собой чудную старую женщину, вдруг напомнившую мне давно покойную мою бабушку.

Я еще некоторое время остаюсь в храме, упрямо вцепившись обеими руками в металлические перильца, тянущиеся вдоль стен, словно кто-то собирается силой оттаскивать меня от иконы « Взыскание погибших».

Я еще что-то говорю Божьей Матери, с прежним состраданием взирающей на меня своими бездонными глазами, но слова мои все чаще повторяются, и я понимаю, что сказано все, и не стоит более злоупотреблять вниманием Святой Девы.

К тому же, свет в храме постепенно гаснет, и церковные старушки приступают к своему нехитрому делу — уборке храма.

Я говорю еще последние слова, обращаясь к чудному образу. Поднявшись на цыпочки, целую прохладное стекло, ограждающее икону. И аккуратно, чтобы не рассердить церковных старушек, направляюсь к выходу.

Однако, не удержавшись, еще раз останавливаюсь на пол-пути и оглядываюсь назад.

Матерь Божья пристально смотрит мне вслед своими небесными глазами, и в них — бесконечная жалость и великая любовь.

День, который определен кем — то грозным и неведомым, как дата моей смерти, близится к завершению.

В сумке моей надежно упрятана упаковка таблеток, и половины которой, судя по строгим предупреждениям инструкции, хватит для того, что бы сон, в который погружусь я через несколько часов, стал вечным.

Под густыми кронами столетних деревьев, на старом московском кладбище ждет меня предусмотрительно вырытая кем-то могила. И массивный крест, готовый устремиться в небо, извещая всех, включая и самого Господа Бога, как звали в земной жизни новопреставленную рабу его, и сколько дней, из отмеренных ей судьбою, провела она в этом подлунном мире.

Где-то в туманные мирах, пока неведомых мне, таинственных и пугающих, носится неприкаянная и одинокая душа, обладатель которой в земной жизни был любим мною более всех на свете, и, как клялась я ему, хотя он совсем не настаивал на этих клятвах, более самой жизни.

Все сходилось к тому, что настал для меня страшный час исполнения данной когда-то клятвы.

И я была к тому готова.

Но сквозь холодную и черную, беззвездную февральскую ночь, сквозь темные каменные громады спящего города, сквозь незатухающие всполохи его обманчивых ночных огней смотрели мне вслед светлые глаза Богородицы с иконы со странным названием « Взыскание погибших» и чудилось мне, что этот взгляд овладевает моей волей и помыслами.

« Матерь Божья — шепчу я, трепеща от ночного холода, охватывающего меня, как только я выхожу из машины, доставившей меня домой, но более — от страха перед тем, что предстоит мне сейчас, в моей пустой одинокой квартире, — вручаю судьбу свою в твои руки. Пусть все случится так, как угодно тебе, пусть исполнится воля твоя. Я подчинюсь ей безропотно, какой бы она не оказалась. Только не оставляй теперь меня одну перед лицом этого страшного выбора»