Читать книгу - "Детство комика. Хочу домой - Юнас Гардель"

А за границей чем дальше, тем меньше ясности. Дома лучше.

Почему бы и не быть довольным тем, что имеешь, ей ведь и хочется именно этого. А на всю эту фи-ло-софию у нее никогда не было времени, и потребности в ней она не испытывает.

Страшно сложно признать, что ты потерпел неудачу. Это искусство. (А для некоторых — и профессия.) Рут может признать, но при этом сжимает зубы так, что пломбы вылетают.

— Нет! — как будто возражает кому-то она. И принимается гладить наволочку или чистить вентиляционное отверстие.

Живя своей жизнью, Рут иногда чувствует, что утрачивает что-то, она ищет, но не знает толком что.

Что-то важное. Вот это она знает.

Это придает ее жизни несколько печальное звучание.

Иногда Рут чувствует, что держала это важное в руках, но не распознала и выбросила.

Когда по утрам взвизгивает будильник, сны ее растворяются.

Иногда Рут думает: а что же останется, кроме стыда и камня?

А потом одного камня.

И наконец песка.

28

У Даниеля есть план. Он хочет приготовить еду для Рут. Пусть еда будет уже готова, когда она придет домой с работы, усталая и измученная.

Ведь хороший ужин — это как раз то, что нужно человеку в такую минуту. Она обрадуется.

Прекрасный план!

Шарлотта уйдет как раз перед приходом Рут.

«Иди, иди, — думает Даниель, — я-то буду дома и встречу маму».

Полдня он исследовал холодильник и морозилку и выбрал замороженные котлеты, замороженный шпинат и быструю лапшу. Сковорода тяжеленная. Он поднимает ее обеими руками. Зато все остальное легко. На пакете написано, что делать.

Едва накрыв на стол, он слышит, как в двери поворачивается ключ, и спешит зажечь свечи.

— Ничего себе, — изумленно говорит он, зажигая первую свечу.

— Ничего себе, — изумленно говорит он, зажигая вторую.

«Ничего себе», — скажет Рут, когда войдет в кухню.

— Есть кто-нибудь дома? — кричит Рут из прихожей.

— Я! — кричит Даниель и смеется — так он счастлив.

— У меня кое-что для тебя есть, — говорит Рут, — рождественский календарь.

— И у меня кое-что для тебя есть, — отвечает Даниель, — иди посмотри.

Даниель постарался, чтобы все было готово. На шпинате образовалась пленка, но ее можно размешать. Котлеты прогрелись, вода для лапши кипит.

— Ничего себе! — восклицает Рут, увидев накрытый стол.

Даниель краснеет от гордости.

Пока Рут сливает воду через дуршлаг, Даниель рассматривает рождественский календарь. Это прекрасный календарь. Это радиокалендарь.

Они едят. Даниель смотрит на Рут, пока та ест.

— Шарлотта куда-то ушла, зато я дома, — говорит он.

Даниелю хочется спросить о том, над чем он так долго думал. О нем и о ней, обо всем таком.

— Вкусно? — спрашивает Даниель.

— Лапша как лапша, котлеты как котлеты.

— А шпинат?

— Шпинат вкусный, Даниель, только слишком соленый.

— Шпинат полезный.

— Да, шпинат полезный.

И вот их нет — слов, которые он придумал.

Теперь она сыта и довольна, теперь можно спрашивать, думает Даниель.

Но вопрос вдруг кажется ему смешным и детским. Получил календарь — тебе этого мало?

Мало. Он огибает стол, подходит к Рут и крепко ее обнимает. К объятиям она не готова, а потому застывает.

— Ой, Даниель, у тебя грязные руки, а я только стирала блузку, — шепчет она ему на ухо и слегка приобнимает.

Даниель стискивает ладони, чтобы не испачкать блузку, но мать не отпускает. Рут вздыхает, расцепляет его руки и говорит:

— Не сейчас, Даниель, у меня нет времени.

— Сейчас! — просит отчаявшийся Даниель. Он сжимается, чтобы снова стать младенцем, пытается обнять ее еще раз. Сейчас, сейчас, сейчас.

Но Рут не отвечает на его объятия. Она берет его за руку и решительно говорит:

— Ты уже не маленький.

И тогда Даниель отпускает ее.

Как висящий над пропастью отпускает камень. Никогда больше он не обнимет ее. У него кружится голова от мысли, что камень падает в последний раз. Он падает так долго, что Даниель даже не слышит, как он ударяется о землю.

В глазах слезы, которые Рут видеть не должна. Он бросается прочь из кухни, в желудке противно болтаются макароны и котлеты. Из носа текут сопли, и рыдания уже на подходе.

Прочь. Он хватает календарь. Шапочка «АИК» надвинута на лоб. Даниель вне себя. На скамейке в парке Васа он открывает все окошечки в календаре.

И даже рождественское окошечко.

И раскаивается. В рождественском окошке нарисована елка с грудой подарков. Ему хочется плакать.

Двадцать второе ноября. Все испорчено. Он отшвыривает календарь.

Камень ударился о землю. Ничего не осталось. Две вороны, покружив над его головой, садятся на маленькое застывшее деревце, даже не каркнув.

Даже не каркнув.

29

Когда Даниель возвращается домой, Рут уже вымыла посуду. Тарелки красуются на сушке, клеенка вытерта. Даниель старается незаметно прошмыгнуть в свою комнату, чтобы не разговаривать.

Почистив зубы, он натягивает пижаму и заползает в постель, не сказав никому «спокойной ночи».

Даниель не знает, любят ли его. Мама, папа. Он не знает. С чего бы им любить его? Он ведь ничего не умеет, вечно молчит. Иногда он думает: «Если бы они могли выбирать, выбрали бы они меня?»

Нет такого закона, по которому родители должны любить своих детей.

Он натягивает одеяло до самых глаз, и проходит немало времени, прежде чем он засыпает.

Так больно не знать.

30

Когда Рут и Ракель были маленькими, они купались каждый день. Ванна была на львиных лапах и отзывалась эхом, когда по ней стучали. Ракель всегда пи́сала в воду. Рут было противно. Затем Милдред вытирала их насухо и отправляла в отцовскую комнату, где отец заставлял пить рыбий жир.

Он говорил, что это полезно, но Рут от рыбьего жира рвало.

После того как ее рвало, она полоскала рот и в качестве утешения получала карамельку, которую сосала, засыпая.

Рут казалось, что она ненавидит отца.

И он заболел, а потом умер.

Рут ухаживала за ним, пока он умирал. Она только что сдала экзамен на медсестру. Смерть ее страшила.

Она держала отца за руку. Чью руку она держала? Рука становилась все холоднее и холоднее. Рут была там, но все, чему ее научили, исчезло, — все, что она умела.