Читать книгу - "Цвет жизни - Джоди Пиколт"

Я достаю из сумки блокнотик:

— Итак, во-первых, какой термин вы предпочитаете: черные, афроамериканцы или цветные?

Рут смотрит на меня.

— Цветные, — говорит она, немного помолчав.

Я записываю. Подчеркиваю.

— Я просто хочу, чтобы вы чувствовали себя комфортно. Честно, я вообще не замечаю цвета. Я имею в виду, раса ведь у нас одна, человеческая, верно?

Ее губы плотно сжимаются.

Я откашливаюсь, разрывая узел молчания:

— Напомните, где вы учились.

— Платтсбургское отделение Государственного университета Нью-Йорка, потом Йельская школа медсестер.

— Впечатляет, — говорю я, записывая.

— Госпожа Маккуорри… — начинает она.

— Кеннеди.

— Кеннеди… Я не могу вернуться в тюрьму. — Рут заглядывает мне в глаза, и на какое-то мгновение мне открывается само ее сердце. — У меня растет сын. Я знаю, каким прекрасным человеком он может стать, но, кроме меня, никто его так не воспитает.

— Я знаю. Послушайте, я очень постараюсь вам помочь. У меня большой опыт в делах таких людей, как вы.

Ее лицо снова замирает, превращаясь в маску.

— Таких, как я?

— Людей, обвиняемых в тяжких преступлениях, — поясняю я.

— Но я ничего не сделала.

— Я вам верю. Но нам нужно убедить в этом присяжных. И поэтому мы должны вернуться к самому началу, выяснить, почему вас обвиняют.

— Я думаю, это вполне очевидно, — спокойно произносит Рут. — Отец этого ребенка не хотел, чтобы я находилась рядом с его сыном.

— Белый расист? Он не имеет никакого отношения к вашему делу.

Рут мигает:

— Не понимаю, как это?

— Не он выдвинул против вас обвинение. Все это не имеет значения.

Она смотрит на меня как на сумасшедшую.

— Но я единственная цветная медсестра в родильном отделении.

— Государству неважно, черная вы или белая, синяя или зеленая. Для них вы были обязаны заботиться о доверенном вам младенце. То, что начальник сказал вам не трогать ребенка, не означает, что вы могли просто стоять рядом и ничего не делать. — Я наклоняюсь вперед. — Государству даже не придется уточнять степень убийства. Они могут выдвигать самые разные версии, даже противоречивые. Проще пареной репы. Сыграет хоть одна — у вас будут неприятности. Если государство сможет доказать, что в ваших действиях был злой умысел из-за того, что вас разозлил запрет работать с ребенком, и решит, что вы спланировали его смерть, присяжные обвинят вас в убийстве. Даже если мы скажем суду, что это был несчастный случай, вас привлекут за несоблюдение обязанностей по уходу и преступную халатность с безрассудным и бессмысленным пренебрежением безопасностью ребенка — вы, можно сказать, принесете им на тарелочке убийство по неосторожности. В любом из этих сценариев вы идете в тюрьму. И в любом из этих сценариев не имеет значения, какого цвета у вас кожа.

Она шумно втягивает воздух:

— Вы правда верите, что если бы я была белой, то сидела бы сейчас здесь с вами?

Невозможно разбирать дело, в котором фигурируют единственная на все отделение цветная медсестра, белый расист отец и необдуманное решение больничного руководства… и обойти вниманием расовый фактор.

Но.

Любой государственный защитник, утверждающий, что правосудие слепо, нагло лжет. Посмотрите хотя бы новости о судебных процессах, имеющих расовую подоплеку. Невооруженным глазом видно, как адвокаты, судьи и присяжные из кожи вон лезут, стараясь доказать, что расовый вопрос здесь ни при чем, хотя он явно при чем. Кроме того, любой государственный защитник скажет, что, хотя у нас большинство клиентов не белые, во время судебного разбирательства разыгрывать расовую карту нельзя.

Потому что поднимать расовый вопрос в зале суда самоубийственно. Ты не знаешь, что на уме у твоих присяжных. Ты не можешь знать наверняка убеждений твоего судьи. В сущности, называть вещи своими именами — самый простой способ проиграть дело, в основе которого лежит правонарушение на расовой почве. Вместо этого ты выискиваешь для присяжных что-то другое, какой-нибудь обрывок улики, который может снять вину с твоего клиента и дать возможность этим двенадцати мужчинам и женщинам пойти домой, продолжая считать, что в нашем мире существует равноправие.

— Нет, — признаю я. — Я верю, что поднимать этот вопрос в суде слишком рискованно. — Я подаюсь вперед. — Я не говорю, что вы не подверглись дискриминации, Рут. Я говорю, что сейчас не время и не место говорить об этом.

— А когда будет это время? — запальчиво спрашивает она. — Если никто ничего не говорит в суде о расизме, разве может что-то измениться?

У меня нет ответа на этот вопрос. Колеса системного правосудия вращаются медленно, но, к счастью, немного больше смазки в машине личного правосудия, которая бросает деньги жертвам, чтобы сделать унижение хоть немного меньшим.

— Вам нужно подать гражданский иск. Я не могу сделать это за вас, но могу поузнавать и найти кого-нибудь, кто занимается трудовой дискриминацией.

— Но я не могу позволить себе адвоката…

— С вас возьмут деньги после успешного окончания дела. Треть от той суммы, которая будет вам выплачена, — объясняю я. — Скажу честно: с той запиской на самоклеящемся листе, я думаю, вы сможете не только вернуть потерянную вами зарплату, но и возместить ущерб, который нанесло вам идиотское решение вашего начальника.

У нее рот приоткрывается.

— Вы хотите сказать, что я получу деньги?

— Не удивлюсь, если выйдет пара миллионов, — признаюсь я.

Рут Джефферсон теряет дар речи.

— У вас есть сто восемьдесят дней, чтобы подать жалобу в КОРУН^[27].

— А потом что?

— Потом КОРУН придержит жалобу до окончания уголовного судопроизводства.

— Почему?

— Потому что вынесение обвинительного приговора в отношении истца имеет большое значение, — говорю я откровенно. — От этого зависит, как адвокат по гражданским делам составит для вас жалобу. Обвинительное заключение допустимо в качестве свидетельства и может помешать вашему гражданскому делу.

Она взвешивает все это в уме.

— Поэтому вы не хотите говорить о дискриминации на этом процессе? — спрашивает Рут. — Чтобы не было обвинительного приговора. — Она складывает руки на коленях и молчит. Потом, покачав головой, закрывает глаза.

— Вам не давали выполнять вашу работу, — говорю я тихо. — Так дайте мне выполнить мою.

Рут делает глубокий вдох, открывает глаза и встречает мой взгляд.