Читать книгу - "Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла - Томас Лав Пикок"

Мистер Принс это заметил и, оглянувшись на мисс Грилл, увидел в глазах ее будто слезинки. Бог знает, отчего блестели ее глаза. Ревность приписала их блеск слезам. Отчего она плачет? Не повернулось ли ее сердце вновь к его сиятельству? Тем более что увидело препятствие на своем пути? Не сказалось ли тут уязвленное самолюбие? Нет. Это недостойно Морганы. Тогда отчего же? Не плачет ли она от горьких сожалений, что и сама упустила свой случай? И нет ли в том его самого, мистера Принса, вины? Он едва не сделал ей предложения, она едва его не приняла. И вместо того, чтобы ловить свое счастье, он отсутствовал дольше обычного. Это скверно. Но как исправить зло, будучи во власти противуборствующих сил? И мистер Принс сидел в углу и терзался.

Мистер Грилл меж тем затеял в соседней, меньшей гостиной другую кадриль — за карточным столом, и участники ее были он сам, преподобный отец Опимиан, мисс Тополь и мистер Мак-Мусс.

Мистер Грилл:

— Из всех карточных игр я только эту одну и признаю. Бывало, она тешила по вечерам всю нашу Англию. Нынче же, если кто и сядет за карты, так непременно отдадут предпочтенье висту, который в молодости моей почитали за игру скучную, сухую и умственную, ибо играют в него в унылой сосредоточенности, лишь изредка нарушая ее мрачным либо назидательным сужденьем. Кадриль не требует эдакой важности, тут можно и посмеяться и поболтать, но в ней нахожу я достаточно интереса.

Мисс Тополь:

— Я очень люблю кадриль. Мне по старости лет еще памятно время, когда ни один вечер в сельской глуши без нее не обходился. Однако chaque age a ses plaisirs. Son esprit et ses moeurs[437]. В старости то и плохо, что трудно мириться с переменой обычаев. Старичкам, которые пережидают со скукой, пока молодежь поет и танцует, позволительно погрустить о карточных играх, которые в их юные дни так тешили старое поколение; да и не только старое.

Преподобный отец Опимиан:

— К картам нынче редко прибегают вечерами по многим причинам. После позднего обеда и вечера уж не остается. Прежде, бывало, в карты играли меж чая и ужина. А нынче где ж встретишь такое? Разве в каком-нибудь богом забытом месте ужин и кадриль еще в чести, как во времена королевы Анны. А полвека тому ничего не бывало проще, как сойтись друг у дружки в домах по очереди сперва для чая, потом для кадрили, а потом и для ужина. О распространенности сей игры можно судить по балладе Гея[438], живописующей, как все классы общества равно ею увлечены[439]. Ныне же легкость передвижения сводит на нет приятности соседства. Ныне никто уж не прикреплен к своему месту и не ищет развлечений в предопределенном и узеньком кругу. Все почти вечно ездят куда-то. Даже и так называемые домоседы реже сидят по домам, нежели колесят по свету. Ну, а если где и играют в карты, избирают вист оттого, что он более соответствен нынешней важности; он умственней; так же, впрочем, как другой вид кадрили, в которой люди важно ходят парочками, будто аршин проглотили, заместил прежние милые танцы. Слова «добрый старый танец» способны вызвать в уме мысль о кадрили ровно в той же мере, как слова о доброй старой Англии могут вызвать в уме хоть какой-то образ, не заемный из старинных баллад или старой английской драмы.

Мистер Грилл:

— Ну вот, ваше преподобие, я дам на рождество бал, где танцевальное искусство будет представлено во всех видах, в том числе и старинными сельскими танцами.

Преподобный отец Опимиан:

— Вот это славно. С удовольствием погляжу на молодежь танцующую, как молодежи и подобает.

Мисс Тополь:

— Есть разновидность этой игры под названием тредриль — ломбер у Попа в «Похищении локона»[440], — приятная игра для троих. Поп имел возможность много раз ее наблюдать и, однако же, описал ее неточно; не знаю, замечал ли это кто кроме меня.

Преподобный отец Опимиан:

— Нет, я никогда не замечал. Хотелось бы послушать, в чем там дело.

Мисс Тополь:

— В кадрили играют сорок карт; в тредрили обычно тридцать; иногда, как у Попа в ломбере, — двадцать семь. Когда карт сорок — число козырей одиннадцать, если они черной масти, и двенадцать, если красной; когда карт тридцать, то козырей девять, какой бы масти они ни были; когда карт двадцать семь, козырей не бывает больше девяти какой-то одной масти и больше восьми в случае других мастей. В ломбере же у Попа козыри — пики и число их одиннадцать, то есть столько, сколько бывает, когда в игре все сорок карт. Если внимательно следить за его описанием, это сразу заметишь.

Мистер Мак-Мусс:

— Что ж, остается только сказать, как сказал великий философ, впрочем по другому поводу: «Описания стремятся отвлечь внимание читателя поэзии»[441][442].

Мисс Тополь:

— И ведь досадно. Верность природе так важна в поэзии. Немногие заметят неточность. Но кто заметит, сразу ощутит разочарованье. У Шекспира каждый цветок распускается точно тогда, когда ему положено. Водсворт, Колридж и Саути верны природе и в этом, и во многом другом, даже когда отдаются на волю фантазии самой необузданной.

Преподобный отец Опимиан:

— И все же у одного великого поэта нашего встречаем мы сочетание цветов, которые не могут цвесть в одно время:

И примулу сорви, не позабудь

Левкои и жасмин вложи в букет,

Гвоздику и анютины же глазки,

Фиалку — пусть сверкают краски,

И жимолость, и мускус, первоцвет —

Он голову задумчиво повесил.

Любой цветок в печальном одеянье:

И бархатник — ведь он с утра невесел,

Нарциссы, полные слезами расставанья —

Украсить Люсидаса погребальный путь[443].

Так в одно и то же время заставляет он расти и ягоды, и мирт, и плющ.

Мисс Тополь:

— Прелестно, хоть и не соответствует английским временам года. Но, быть может, Мильтон оправдан тем, что мнил себя в Аркадии. Обычно он весьма точен, так что сама точность эта уже прелестна. Например, как он обращается к соловью:

Тебя услышав меж ветвей,

Я замирал, о соловей!

Молчишь — не мил мне птичий гам,

Брожу по скошенным лугам[444].

Песни соловья и кончаются тогда примерно, когда уже скошена трава.