Читать книгу - "В Москву! - Маргарита Симоньян"

— Эй, ты, в зеленом… Пойдем со мной. Загранпаспорт с собой? Поехали, прокатимся. По Европе прокатимся, мать ее еб! — взревел Бергеров.

Не дожидаясь ответа, он вышел из отдельного кабинета Бориса в общий зал ресторана. Охранник почтительно придержал дверь.

В общий зал, как в плацкартный вагон, набились красивые девушки.

Те, кому повезло, были одеты в расплывшиеся сапоги, похожие на домашние тапочки, и пижамы Juicy Couture. Их волосы были собраны в неаккуратные хвостики. Эта форма одежды значила, что девушка обошла соперниц в забеге и живет теперь, как Оксана Робски, в шоколаде в районе Рублевки. Это были девушки-жены.

Другие — девушки-рыси — сидели с открытыми спинами, с шедеврами лучших салонов на голове, упираясь в пол тринадцатисантиметровыми шпильками. Этим пока не везло — они до сих пор охотились. Рыси были готовы к броску, как только судьба выстрелит в стартовый пистолет, усадив за соседний столик одинокого толстого дядьку. Некоторые совершали фальстарт — ложились на дядькину простынь раньше, чем он ожидал. Такие сходили с дистанции навсегда, возвращаясь в свои сыктывкары.

И у жен, и у рысей был тяжелый загар, за которым непросто было разглядеть черты лица. И те, и другие пили чай с жасмином, обедая ягодами.

Через год три из охотившихся в тот вечер рысей родили Бергерову новых детей.

У ресторана под знаком, запрещающим остановку, были в четыре ряда припаркованы разные бентли. Рядом с ними дежурили пламенные охранники. На их рубленых лицах заранее было написано «ща я тебя урою».

На другой стороне переулка спал бомж. Под голову бомж, как подушку, положил бутылку «Восс». Он вальяжно вытянулся вдоль асфальта, скрестив лодыжки, как будто лежал на пляже. Лицо он прикрыл журналом «Лучшие яхты».

Последними из ресторана вышли парень и девушка. Девушка шла как-то бочком, опасно шатаясь на очень высоких платформах. Ее юбка не прятала ни сантиметра ног.

Парень отпустил ее руку, уставился в статую над рекой и вдруг заорал:

— Да это же Петр Первый! Еб твою, реально Петр Первый! Петр Первый, ты посмотри, что ты устроил, бля, сука!

* * *

Это было, когда улыбался. Задолго до Фэнни и Фрэдди — в солнечные времена, когда рублевская трасса еще не знала пустых рекламных билбордов.

Если бы Нора была собирателем человеков, она бы успела собрать удивительную коллекцию из людей, с которыми ее познакомил Борис за минувшие годы. Не людей даже, а персонажей и пассажиров, как они сами себя называли.

Нора встречала их в дорогих ресторанах, где в интерьерах дворцов кормили невкусными деликатесами, в маленьком зале Внуково-3, где они грузили в свои самолеты друзей, детей и любовниц, на виллах в разнообразных европах с коктейлями у бассейнов, в вечерних платьях на яхтах, в ультрамодных гостиных, украшенных шкурами зебры, и в гостиных попроще — со шкурой коровы; и в тех, и в других на низеньких столиках в центре стояла прозрачная ваза с сушеной японской кривой и уродливой веточкой.

Что это были за персонажи! Настоящие пассажиры.

Был, например, замминистра с улыбочкой уголовника, который все время рассказывал, что его новый министр — клинический идиот:

— Я ему говорю — Рома, ты если ни хера не понимаешь, так сиди и молчи. Вы бы видели, как я его гениально прессую! Я его допрессую — он сам в отставку подаст.

Потом ему кто-то звонил, и он подскакивал с места:

— Да, Роман Федорович! Да-да, Роман Федорович! Конечно, Роман Федорович! Нет, я сейчас на встречу отъехал, но я моментально вернусь. Буду у себя через десять минут! Все сделаю, Роман Федорович. Есть!

Была известная киноактриса, звезда сериалов, с которой Нора познакомилась на ее сорокапятилетии. Когда гости расселись за столики, актриса схватила бокал, влезла на стул, пошатываясь, и сказала:

— Ну что ж, я шагнула в вечность! Все видят, как я медленно и величественно движусь в сторону заката?

— Какого заката, — крикнула ей подруга. — Ты еще не всех мужчин выебала в этой стране.

— И действительно! — сказала актриса и слезла со стула. Она притянула к себе мальчика с модной стрижкой со словами: — Мой новый муж очень красив. Но глуп.

Мальчик заглядывал ей в глаза с благодарностью.

Потом актриса нагнулась над сидящей за столиком Норой, которую видела первый раз в жизни, и горячо зашептала ей в ухо:

— Я стала взрослая, и мне стало страшно! Когда ты взрослая — ты все понимаешь, и так становится страшно!

Было несколько ироничных послов европейских стран и один североамериканский, искренний и твердолобый, под стать своему президенту. Все они были сведущи в судьбах России, все о ней знали и все в ней терпеть не могли — от погоды до населения. Твердолобый, впрочем, любил Толстого.

После обедов с Бирюковым послы строчили в свои МИДы длинные письма, полные хрупких надежд.

Однажды Нора спросила одну послицу — бледнолицую ведьму, чемпионку спинной линейки:

— Скажите, а вы действительно думаете, что дома в Москве приказал взрывать лично Путин?

— А вы что действительно так не думаете? — сказала послица и посмотрела куда-то над Норой с хрестоматийным высокомерием, так, как не посмотрели бы все теккереевские мегеры вместе взятые.

Была двадцатипятилетняя главный редактор нового телеканала, приехавшая в Москву из теплой провинции. За три года она сделала неправдоподобную карьеру, про которую все понимали, что это не просто так. Нора видела ее однажды на чьих-то крестинах. Каждый раз, когда главный редактор выходила из-за стола с телефоном, гости принимались спорить, кто именно из кремлевских начальников был ее любовником, а когда возвращалась, сообщали ей, что она чудесно выглядит. Сама она долго копалась в своих новых брекетах зубочисткой и все время ныла о том, что в столице ужасный климат и что она очень хочет назад на море.

Был вор и убийца, успешный политик, почитавшийся многими настоящим героем России, потому что годы назад не позволил приватизировать Останкинскую телебашню.

Было много философов. Среди них попадались интеллигентные. Философы пили красные вина и, разглядывая потолки, рассуждали о будущем. Они говорили:

— С одной стороны, конечно, все остопиздело. С другой стороны, что-то все-таки в этом есть.

Была пышнотелая белая ляля, теперь герцогиня, специалистка по выходу замуж за европейскую знать. После разводов она приезжала в Москву, кутила всю зиму, а по весне вновь собиралась в Европу, объясняя друзьям:

— Печатайте желтенькие афишки, я еду ебать Наполеонов!

Герцогиня старела, поэтому последний жених у нее был латыш. О нем она говорила:

— Жаль, что их приняли в Евросоюз. Янис теперь думает, что вся Европа вертится вокруг его хрустального члена.

Была лесбийская пара, измученная славой и роскошью. Девушки, выпив, делились своими мечтами: