Читать книгу - "В Москву! - Маргарита Симоньян"

В общем, в московских ресторанах начала века стоило родиться и умереть.

Борис Бирюков в них фактически жил.

Он выковыривал краба из скорлупы и говорил:

— Эти суки, что они сделали со страной! Нет, вам всем надо отсюда валить. Надо валить, пока не поздно, пока еще выпускают. А я повоюю и потом, наверно, тоже свалю.

Крабовые клешни грудой лежали на блюде посреди стола. Запеченные в соусе из сыра, васаби и икры тобико, эти крабы были новым хитом ресторана «Тринадцать Смородинок». Соратники Бориса, по заведенной им традиции, заказывали еду демократично — «в стол». Все блюда были общими, и каждый мог попробовать всего по чуть-чуть.

Борис отпил вина и продолжал:

— Страна вернулась в совок. Это происходит на наших глазах. Я вам точно говорю: еще год-два — и выехать уже не так легко будет. Мы еще вспомним, как в посольства бежали за политическим убежищем. И вы не смейтесь, так оно и будет! Официант! Я же просил лайм! А вы что принесли? Лимон! И у вас такой же бардак, как везде!

— А кто смеется, Борь? Никто не смеется. Не до смеха, — сказал друг Бориса Володя. — Ты видел, что сделали с Данилой? Он пошел на марш Недовольных, просто посмотреть человек пошел, а его менты загребли и плакат ему сломали. Дети Данилины этот плакат полночи фломастерами рисовали по трафарету, радовались, как на праздник! А эти твари — порвали на кусочки. Хорошо еще он в последний момент передумал детей с собой брать — а то их тоже в ментуру бы потащили — с них станется, вы их лица видели? Потомки рабочих и крестьян.

— Уроды, — подтвердил Борис. — Когда из народа семьдесят лет вытравливают всех, кто хоть как-то умеет думать, что от этого народа останется? Вот что осталось, с тем и работаем. И живем, к сожалению. Быдло. Нора, у тебя нормальный мохито, не кислый?

— Кисловатый, — сказала Нора.

Бирюков пальцами позвал официанта, и тот принес коричневый сахар кусками. Нора бросила кусок в мохито. Сахар и не подумал растворяться.

— Три часа Данилу в ментуре держали! Он на самолет в итоге опоздал — человек полгода в отпуске не был, собирался семью вывезти на лыжах покататься, сезон закрыть. В итоге они все равно проиграли, потому что Данила ментам все три часа объяснял, что так жить дальше нельзя. И они, говорит, прониклись.

— Понятное дело, у нас же только по главному каналу все довольны жизнью. А пойди спроси людей — любых людей на улице — сразу ясно, в какой стране мы живем на самом деле, — поддержал Борис. — И спаржа жесткая.

По воскресеньям Борис собирал друзей и соратников в лучших московских ресторанах — закусывать, чем Бог послал. Гости слетались к бирюковским столам, как осы на пляже на дыню. Публика была разномастная, но всех объединяло одно — ненависть к тому, что они называли воскресшим словом «режим». Кто-то ненавидел режим публично, кто-то — в душе, кто-то — по долгу службы, кто-то — по зову совести. Некоторые ненавидели еще с советских времен, некоторые — только начали. Они любили поговорить об этом. Особенно под ананасы, и рябчики, и ненавязчивое шабли на летних верандах.

Здесь с упоением цитировали друг друга и доклады Freedom House, смаковали ужасы авторитаризма и восхищались героями разных цветных революций.

Иногда приходили уволенные госслужащие, их узнавали официантки, они много ели и гневно клеймили коррупцию тех, кто пришел им на смену. Один любил, разрезая серебряным ножиком абрикос, рассказывать, как пилят бюджеты. Он объяснял подвернувшейся пятнадцатилетней модели с ножками-червячками:

— С бюджета вся страна живет. Они поэтому и не могут бороться с коррупцией, потому что тогда вся конструкция рухнет. Они, знаешь, как делают, — говорят подрядчику: «Вот тебе пятьдесят миллионов, делай за двадцать, тридцать вернешь». Конкурсы у них, знаешь, как выигрывают? Заявку со стопятидесятикратным превышением выигрывает тот, кто превысил всего на сто двадцать!

Модель хлопала синей тушью, рефлексируя над таким количеством новых слов одновременно. Безработный бывший госслужащий сидел до последнего, напивался и забирал модель с собой, расплатившись за весь стол карточкой, не глядя в счет.

На таких вечерах было легко, немножко гламурно, очень гражданственно и пылко. Официанты разговаривали вежливым полушепотом, и крабы издавали умопомрачительный аромат.

Диссиденток помоложе, правда, слегка расстраивало, что Борис стал таскать с собой чрезвычайно красивую девицу, взявшуюся неизвестно откуда. За ним и раньше водились такие, но чтобы одну и ту же подряд так долго — в первый раз. Впрочем, девица обычно не умничала и улыбалась. Диссидентки с ней быстро смирились и даже решили, что их интеллект и гражданская ярость стали еще очевиднее на фоне спелых грудей девицы.

Одна из бирюковских соратниц дожевала краба и сказала:

— Господа, давайте попросим персонал включить нам радио. Там сейчас Маша будет.

По радио три немолодых журналиста клевали одну молодую. Особенно усердствовала страстная женщина Маша Кирдык. Клевали молодую журналистку за то, что она осмелилась написать не трагически-восторженную заметку об одном сидящем в тюрьме олигархе, а просто заметку. Даже почти критическую. То есть она отдала должное его гражданской позиции, мужеству и т. п., но осмелилась намекнуть, что, может быть, олигарх тоже был не без грешка с рыльцем не без пушка. Самую малость. А так — конечно, узник совести, герой поколения, все дела. Ну, просто, может, не надо совсем забывать и про грешки.

Дополнительный ужас был в том, что молодая журналистка эту заметку не просто написала, а еще и опубликовала в каком-то малюсеньком англоязычном издании — из неразборчивых. Для Маши Кирдык со товарищи она теперь была врагом номер один.

Девушку звали Вера. Вера была одна, а нападавших было трое. На двадцатой минуте эфира Вера почти рыдала. Ее не предупредили о теме беседы, а вернее, просто наврали. Сказали, что будут обсуждать судьбу олигарха, а на самом деле обсуждали саму Веру и ее заметку.

Вера была на четвертом месяце беременности. Маша об этом знала.

— Скажите, девушка, не помню вашего имени, а вы вообще читали, что писал и говорил этот мужественный человек?

— Ну, читала кое-что, конечно.

— Читала кое-что! Читала кое-что!!! — Кирдык срывалась на крик. — Да как вы осмелились, прочитав «кое-что», вообще руку поднять, чтобы об этом писать? Вы сколько заметок в жизни написали? Две? Три? Дорогие радиослушатели, вы, наверное, не в курсе. Вы, я думаю, как и все мы, сегодня в первый раз услышали фамилию этой девицы. Так вот, я вам сообщаю, я убила полдня, чтобы найти следы существования этой так называемой журналистки в Яндексе, и нашла две заметки. Две! Одна про нацпроекты, другая про такую же какую-то гадость.

— Я на английском пишу, для англоязычной газеты, вы не могли в Яндексе найти…

— А вы помолчите, вас не спрашивают! — ревела Маша. — Вы уже достаточно сказали в своей заметке! Как вы собираетесь рожать, как вы собираетесь воспитывать, как вы жить собираетесь дальше? Я цитирую: «Возможно, упреки в адрес бизнесмена в том, что он, как и многие другие, во время первоначального накопления капитала, мог нарушать законы, имеют под собой некоторые основания». Это же вы писали! Вашей вот этой холеной ручкой!