Читать книгу - "Любовь Онегина к бабушке Кларе - Мири Литвак"

Дедушка морщит лоб и щурится. На переносице между бровей у него появляются маленькие чёрточки, будто он делает что-то очень трудное. Благодаря этому я уже знаю, что дедушка очень взволнован. Что-то клокочет у него в груди под рубашкой, рот кривится, голос становится тоньше, у него нет воздуха, и я вижу, как у него на глазах появляются слезы.

«Солик, что с тобой!? Перестань сейчас же!» – шипит бабушка Клара. Она не выносит, когда дедушка плачет. Однако дедушка не пытается угодить ей и остановить слёзы. Он не слышит её. Его лицо краснеет и становится каким-то размытым. Он вытирает мокрые щёки тыльной стороной руки, и его слова тоже кажутся размытыми. Они текут и размазываются, и я перестаю понимать, что он хочет сказать.

Когда бабушка Клара видит, что дедушка плачет, она очень злится. По правде говоря, это производит довольно устрашающее впечатление, я не привык видеть её такой. Но я понимаю дедушку: бывает, что мама тоже приказывает мне перестать плакать, но я не могу! Почему она не даёт ему немного поплакать? Он выглядит таким несчастным!

«Перестань, Солик! Перестань сейчас же!» – рявкает бабушка Клара, её голос больно ранит, как собачий укус. Она срывается с места и начинает энергично ходить по комнате туда и сюда, отчаянно махая руками, как курица по двору; снова садится и снова встаёт, потом выходит из комнаты, чтобы не видеть дедушкины слёзы, и снова возвращается, потому что она не может с ними смириться.

Но слёзы у дедушки продолжают течь.

«Дедушка, может, почитаешь мне лучше…» – осторожно предлагаю я, подходя к нему близко и прислоняясь к его большим коленкам. Я смотрю ему в глаза, но так, чтобы бабушка Клара не заметила. Я знаю, что мой дедушка любит читать вслух, но обращаюсь к нему шёпотом, так как не уверен, что скажет по этому поводу бабушка Клара.

И вот дедушка берет в руки маленький томик в белой обложке с золотыми разводами и начинает читать. На первых строчках его голос ещё немного дрожит и срывается, но после некоторого времени он начинает читать мерно, голос крепнет, стихи звучат чётко и ритмично. Постепенно дедушкино лицо просветляется, сосредотачивается, и глаза устремляются куда-то к далёкой и ясной цели. Он растворяется в музыке слов, и я замечаю, что слёзы уже исчезли с его лица и дыхание к нему возвращается. Строчки поэмы движутся, слова ровно скачут вперёд, как быстрые кони. Они уносят нас за собой, копыта стучат по тёплой земле: та-там, та-там, та-там… и дедушка летит. Стихи уносят его далеко от молнии на груди и от трубочки с противными шариками, и, может быть, даже от бабушки Клары. Иногда ему хочется, чтобы её не было, – она напоминает ему о неприятном, о том трудном, что он должен сделать, и это слишком тяжело.

Я тоже лечу за дедушкой – на строчках поэмы как на волнах. Это очень здорово, хотя я не знаю в точности, где я. Вдруг я замечаю, что бабушка Клара ушла, что она уже не ходит туда-сюда и не машет руками, что мы с дедушкой одни в комнате, а вокруг нас книги и картины. Дедушка сидит напротив меня в своём большом кресле, голова у него поднята высоко вверх, осанка выпрямилась, рука с открытой книгой устремлена вперёд, и он читает. Мне хочется, чтобы он читал ещё и ещё, но я уже чувствую по ритму, что скоро конец, что кони вот-вот достигают цели.

Дедушка поднимает голову от книги, поворачивается ко мне лицом, вытирая при этом пот своим клетчатым носовым платком, и смотрит на меня в упор:

«Ну, кисуля! Как – а?!» Его лицо возбуждённо сияет в ожидании.

Но я молчу. Я не умею так, как он, тотчас находить все нужные мне в этот момент слова. Я только киваю и жду, чтобы дедушка сам прочёл на моем лице.

Дедушка усаживается в кресле поудобнее и рассказывает мне о войне на Кавказе, о своих поездках туда в молодости и об одной женщине, уже немолодой, с которой он переписывался, она уже умерла. И я замечаю, что дедушка совсем забыл о слезах и о трубочке с шариками. Он счастлив. Он взволнованно говорит, и у него есть воздух. Мне кажется, что ему больше не нужны упражнения, которые прописал врач.

«Бабушка! Бабушка! – зову я бабушку Клару. – Иди сюда скорее! Дедушка выздоровел! Он хорошо дышит. Воздух к нему вернулся!»

37. Навестить Гарика

«Всё! Я решила», – объявила мама, как только мы зашли домой.

Папа лежал в постели. Услышав дверь, он проснулся. Он выглядел заспанным, глаза были красными, как у актёра, игравшего доктора Живаго в фильме, который мама приносила из видеотеки.

«Нет! Я так не могу! Просто не могу!» – воскликнула мама и опустилась на табуретку в спальне, будто обессилев.

«Что такое?» – рассеянно спросил папа. Если бы она не была так взволнованна, то, вероятно бы, рассердилась на папу за его равнодушный тон, но она была всё ещё погружена в спор, который завязался между ней и дедушкой с бабушкой.

«Я должна поехать его навестить», – проговорила мама.

Я-то знал, что речь идёт о поездке в больницу в Иерусалим, где лежит дядя Гарик.

«Хорошо», – сказал папа так же безразлично, сладко потягиваясь и оголяя таким образом внутреннюю сторону своих мускулистых рук. Они были молочного цвета, мышцы вплетались одна в другую, как косы. Я не понял, подтрунивает ли он над мамой или ему тоже известно о болезни Гарика.

«Он лежит там, в больнице, – продолжала мама, будто про себя, – почти при смерти, а я… буду ходить в кафе и… есть пирожные, – она сделала театральный жест. – Нет, я так не могу», – повторила она слишком громко.

В общем-то, мама не любит перечить бабушке с дедушкой. В конце концов всегда получается так, что она с ними соглашается. Мне легче представить себе, как она ссорится с папой, в то время как дедушка и бабушка на её стороне. Но на этот раз произошло нечто незаурядное. Болезнь дяди Гарика затягивалась, а дедушка с бабушкой считали, что навещать его не следует. Они всё время следили по телефону за его состоянием, и им казалось совершенно естественным, что не надо его навещать.

Состояние дяди Гарика все ухудшалось. Маме не хотелось перечить дедушке с бабушкой, но в конце концов она не выдержала и сказала им, что она