Читать книгу - "Обманщик и его маскарад - Герман Мелвилл"

– Вы говорите так, как будто на счете есть угрюмые филантропы.

– Именно так. Хорошим примером будет мой эксцентричный друг, которого вы называете Енотовой Шапкой. Разве он не скрывает за внешней нелюдимостью щедрое сердце филантропа? Подлинный мизантроп, когда с течением времени он будет вынужден приспособиться к человеческому обществу, будет прятать за учтивыми манерами свое отвращение к людям. Иными словами, подлинный мизантроп будет новой разновидностью чудовища, но тем не менее, немного улучшенной версией прежнего человека. По крайней мере, вместо того, чтобы кривляться и швыряться камнями в людей, как бедный старик Тимон,[218] он взойдет на крыльцо со скрипкой в руках и сыграет веселый танец. Одним словом, когда прогресс христианства распространится на манеры тех, кто не в состоянии изменить свой образ мыслей, то же самое произойдет и с распространением доброжелательности. Кстати, благодаря добродушию, любой мизантроп, отказавшийся от своих хамских манер, будет совершенствоваться в обходительности и любезности. Рискну предположить, что в следующем столетии такие мизантропы станут не менее популярными, чем (и я искренне сожалею об этом), некоторые нынешние филантропы под личиной мизантропов, как мой вышеупомянутый эксцентричный друг из Миссури.

– Как бы то ни было, – возразил другой, немного утомленный этими абстрактными рассуждения, – как бы то ни было в грядущем веке, но определенно, что в нашем веке человек должен быть искренним и доброжелательным, или она становится никем. Выпьем же за искренность и доброжелательность!

– Я стараюсь изо всех сил, – отозвался космополит в невозмутимо-дружелюбном тоне. – Совсем недавно мы говорили о Писсаро, золоте и Перу. Несомненно, вы помните, что когда этот испанец впервые посетил сокровищницу Атауальпы и увидел множество золотых слитков, нагроможденных со всех сторон, словно старые бочки, небрежно разбросанные на дворе у пивовара, бедный малый испытал опасение, или же недоверие к подлинности такого невообразимого изобилия. Он принялся простукивать блестящие вазы костяшками пальцев. Но все это было золото, чистое золото, настоящее золото, как чеканка монетного двора у него на родине. Именно в таком духе скудные умы, которые, из-за своей неискренности, не имеют веры в человечество, считают иллюзорной будущую эпоху доброжелательности. В своем роде, это мелкие Писсаро; благородство человеческого добродушия вызывает у них недоверие.

– Но мы-то с вами доверяем друг другу! – вскричал его собеседник. – Наполним бокалы!

– Превосходное разделение труда, – улыбнулся космополит. – Я выпиваю почти все, что мне наливают, а вы твердите о доброжелательности. Вы обладаете способностями настоящего политика. А теперь, друг мой, – с необыкновенно серьезным видом, предваряющим нечто важно и представляющим личный интерес, – как вам известно, вино растворяет тревоги…

– …И обнажает сердца! – торжествующе заключил Чарли. – Любое сердце сковано льдом, пока вино не растопит его, и нежные всходы откровений и секретов не появляются на заснеженном берегу, словно незримые драгоценности, ожидающие весеннего тепла!

– Именно так, мой дорогой Чарли, и сейчас я собираюсь раскрыть один из моих маленьких секретов.

– Ага! Что же это?

– Не будьте так поспешны, мой друг. Позвольте объяснить. Как вы можете видеть, я человек, не перегруженный обещаниями. Если я произвожу обратное впечатление, причина в том, что вы, со всем добросердечием, и особенно с благородной решимостью при обосновании вашего доброго мнения о людях, – вы дали понять, что никогда не предстанете лжецом перед другим человеком, особенно при возмущении гнусным советом Полония, вы… вы… – эти слова были произнесены в крайнем замешательстве, – даже не знаю, как выразить то, что я имею в виду, если не добавлю, что ваш цельный характер побуждает меня довериться благородству вашей натуры… Иными словами, готовы ли оказать мне доверие, ваше щедрое доверие?

– Понятно, понятно, – с обостренным интересом. – Вы хотите поведать мне нечто важное. Что это, Фрэнк? Любовный роман?

– Нет, нет.

– Тогда что же, мой дорогой Фрэнк? Скажите прямо; вы можете положиться на меня.

– Ну, ладно, – сказал космополит. – Дело в том, что мне срочно нужны деньги.

Глава 31. Метаморфоза, более очевидная, чем у Овидия[219]

– Срочно нужны деньги? – Чарли оттолкнул свой стол, как от внезапно открывшейся западни или от жерла вулкана.

– Да, – простодушно согласился космополит. – И вы одолжите мне пятьдесят долларов. Я почти сожалею, что мне не нужно еще больше, ради вашего блага. Да, мой дорогой Чарли: исключительно ради вашего блага, ибо что может быть лучшим проявлением вашей доброты и душевного благородства. Друг мой Чарли…

– Больше никаких «дорогих Чарли»! – вскричал тот. Он вскочил на ноги и принялся застегивать пиджак, как будто собирался отправиться в долгий путь.

– Но почему, почему? – страдальчески вымолвил космополит, глада на него.

– Никаких «почему, почему»! – он лягнул воздух, подтверждая серьезность своих намерений. – Катитесь к дьяволу, сэр! Мошенник, попрошайка! Я еще никогда так не обманывался в человеке!

Глава 32. Показывающая, что эпоха волшебства и волшебников еще не закончилась

Произнеся, – или, скорее, прошипев эти слова, – собутыльник претерпел необыкновенную перемену, напоминающую волшебное превращение из сказки. Из прежнего материала возникло новое существо. Кадм превратился в змею.[220]

Космополит встал, и следы былого дружелюбия исчезли с его лица. Он внимательно посмотрел на своего преобразившегося друга, а потом достал десть полуорлов[221] из кармана, разложил их вокруг него; помахивая своей длинной трубкой с видом некроманта, подчеркнутым его экстравагантным нарядом, он сопровождал каждый взмах бормотанием каббалистических формул.

Стоявший посреди магического круга вдруг замер в моментальном экстазе, словно колдун, который ощущает успешное действие своего заклинания: застывшая поза, оцепеневший взгляд, легкое помахивание жезлом над десятью неодолимыми талисманами, разложенными на полу.

– Вернись, вернись, вернись, о мой бывший друг! Замени этот безобразный призрак твоей благословенной формой, и путь знаком твоего возвращения будут слова «Мой дорогой Фрэнк».

– Мой дорогой Фрэнк! – воскликнул очнувшийся друг и вышел из магического круга с восстановленным самообладанием человека, который обрел свою утраченную сущность. – Право, какой же вы удивительный человек; ваши шутки эксцентричны, как мясное яйцо.[222] Как вы могли выдумать нелепую историю, будто находитесь в крайней нужде? Но я слишком ценю ваше чувство юмора, чтобы обижаться на вас. Пусть мнимое отчуждение между нами только улучшит прекрасную действительность. Сядем же и допьем нашу бутылку!

– С удовольствием, – отозвался космополит, сбросивший личину некроманта с такой же легкостью, как приобрел ее. Да, – он наклонился, спокойно собрал золотые монеты и со звоном убрал их в карман, – Да, время от времени я выгляжу эксцентричным человеком, но вы, Чарли, – с нежностью глядя на него, – ваши слова об оценке моего юмора вполне справедливы; еще никогда человек не поддерживал чужую шутку лучшем, чем