Читать книгу - "Обманщик и его маскарад - Герман Мелвилл"

забрасывать крюки и цеплять других людей. Я и впрямь слышал о мудрецах былых времен, которые меньше хвалились своими учениками, нежели своими жертвами. Но даже если бы такое было в моей власти, я бы не пожелал этого.

– Я верю вам, дорогой Чарли. Тем не менее, повторюсь, что ваши замечания о Полонии почему-то расстроили меня. Теперь я не могу ясно понять, что имел в виду Шекспир, когда вложил эти слова в уста Полония.

– Некоторые говорят, что так он хотел открыть людям глаза, но я этому не верю.

– Открыть глаза? – эхом отозвался космополит и распахнул собственные глаза. – Но что есть в этом мире, чтобы у человека открылись глаза на это? Я имею в виду, в том враждебном смысле, который вы подразумеваете?

– Другие люди говорят, что он имел в виду развращение человеческой нравственности, в то время как третьи утверждают, что у него вообще не было явного намерения, но его слова сами по себе открывают людям глаза и подрывают их нравственность. Я отрицаю все это.

– Разумеется, вы отрицаете столь грубую гипотезу; но признаться, читая Шекспира в моей каюте, я был поражен тем же фрагментом. Тогда я отложил книгу и сказал: «Этот Шекспир был странным человеком». Иногда его герои выглядят безответственными или ненадежными. В нем есть определенный, – как бы лучше выразиться? – тайный свет, который одновременно просветляет и мистифицирует. Боюсь и сказать, что я иногда думал о том, чем может быть этот тайный свет.

– Думаете, это был истинный свет? – с невинным хитроумием, снова подливая вино в бокал собеседника.

– Я предпочел бы не отвечать на такой прямой вопрос. Шекспир стал кем-то вроде божества. Рассудительные умы, имеющие определенные задние мысли на его счет, сберегают их для дальнейшей оценки. Тем на менее, обращаясь к формальным соображениям, мы можем позволить себе допустимые границы. Шекспиром как драматургом можно восхищаться, а не придираться к нему, но мы, со всей скромностью можем провести исследование его персонажей. Вот, к примеру, его Автолик,[212] который всегда озадачивал меня. Как относиться к Автолику? Он вечно радостный, удачливый и торжествующий плут с такой захватывающей порочной карьерой, что добродетельный человек, вдруг попавший в богадельню (если такое возможно) мог бы даже испытывать желание поменяться с ним местами. Обратите внимание на его слова. «О, – со смехом восклицает Автолик, когда бойко выбегает на сцену. – О что за дура эта Честность и ее простодушная сестра, Вера!» Подумайте об этом. Вера, – то есть, доверие, самое священное качество на свете, – возмутительно приравнивается к простодушию. И сцены, где участвует этот мошенник, как будто специально придуманы ради подтверждения его принципов. Заметьте, Чарли, я не говорю, что это так; я говорю, что это выглядит так. Да, Автолик может показаться надоедливым фигляром, который исходит из убеждения, что лучше воровать, чем выпрашивать деньги, лучше быть опытным карманником, чем бездарным нищебродом, – а потому, как он думает, на свете гораздо больше глупцов, чем мягкосердечных людей. Рекрут на службе у дьявола, Автолик пребывает в радости, как будто он носит ангельскую ливрею. При столкновении с персонажем, настолько порочным и одновременно радующимся своей порочности, мое единственное утешение заключается в том, что такой человек никогда бы не существовал, если бы могучее воображение не создало его. Хотя он предстает в облике живого существа, лишь поэт был его создателем. Возможно, в своем вымышленном облике Автолик более эффективно влияет на людей, чем существо из плоти и крови. Но может ли это влияние быть благотворным? Действительно, в характере Автолика есть юмор. По моему убеждению, юмор в целом является целебным свойством, но для Автолика можно сделать исключение, потому что его юмор, так сказать, служит смазкой для его порочных шалостей. Его озорная бравада подобна пиратской шхуне в море людского юмора, которая берет на абордаж слабые души.

– Я недолюбливаю Автолика точно так же, как и вы, – сказал незнакомец, который, пока его собеседник вел отвлеченные рассуждения, не столько прислушивался к ним, как изыскивал в уме оригинальные идеи, способные затмить их. – Но я не верю, что Автолик, каким бы обманщиком он ни выглядел на сцене, может хотя бы приблизиться к персонажу Полония.

– Не знаю, как насчет этого, – резко, но достаточно вежливо ответил космополит. – Если согласиться с вашим представлением о старом вельможе, то при его сравнении с Автоликом последний предстает в наилучшем свете. Там, где влажный проныра щекочет ваши чувства, сухой циник вызывает прилив желчи.

– Полония нельзя назвать сухим циником, – горячо возразил другой. – Он истекает красноречивой желчью. Его желчная мудрость еще более ядовита из-за промозглой сырости. Это раболепный, изворотливый старый грешник; и он дает юным советы о мужественности? Осторожное благочестие преклонного возраста, старческое благоразумие, тщетное бездушие! Заслуженный старый пес наполовину парализован, и это оборотная сторона его благородства. Его душа покинула тело; лишь природный механизм удерживает его на ногах. Как бывает с некоторыми старыми деревьями, его кора пережила сердцевину и теперь поддерживает лишь истлевшую труху. Так и душа старого Полония пережила его тело.

– Полно, полно, – с серьезным, почти недовольным видом произнес космополит. – Хотя я восхищаюсь пылкой искренностью, даже она должна иметь свои пределы. Сильные выражения всегда более или менее возмутительны для человеческого ума. Кроме того, Полоний – старик, как я видел его на сцене с белоснежными кудрями. От такого персонажа нельзя ожидать добросердечия, но по крайней мере, он заслуживает учтивого обращения. Старость – возраст зрелости, а я однажды слышал, что «Быть лучше зрелым, чем сырым».[213]

– Но лучше уж сырым, чем гнилым! – с энергичным хлопком по столу.

– Помилуйте, – с легким удивлением повернувшись к разгоряченному собеседнику, – как же вы нападаете на этого несчастного Полония, – на вымышленного человека, которого никогда не было и не будет! Тем не менее, в христианском смысле слова, – задумчиво добавил он, – ваш гнев, обращенный на это пугало, едва ли разумнее гнева на человека из плоти и крови. Всеобщее озлобление – это безумие.[214]

– Может быть так, а может, и нет, – запальчиво ответил тот. – Но я держусь своего мнения: сырой чурбан лучше прогнившего дерева. Слишком долго оставаться на сцене – это опасный эксперимент. Так случилось и с Полонием. Фрэнк, я благодарен судьбе за то, что еще молод, что все мои зубы целехоньки, и если доброе вино может поддерживать меня в таком состоянии, я не возражаю.

– Ваша правда, – с улыбкой сказал космополит. – Но чтобы вино шло во благо, его следует пить. Вы много и хорошо говорили, Чарли, но мало и равнодушно пили. Наполним бокалы!

– Сейчас, сейчас, –