Читать книгу - "Севастопология - Татьяна Хофман"

На тротуаре нет собачьего помёта, нет шума на стройках, нет бродяг на углу, нет пьяных с утра мужчин. Вставать в шесть утра, в двенадцать – обед, в день стирки стирать, докупать пару добротных шмоток, приветствовать любой вопросительный взгляд, обучиться дружелюбию, иметь выигрыш в солнечных днях. Наличники… Окна кричат, словно широко распахнутые глаза: «Италия»! Это восклицание слышится чаще, чем удары сердца церквей и монастырей и поспешные шаги в катакомбном туннеле Старого города, который в пост-римские времена служил путепроводом для устранения отбросов и ключи от которого есть у одного исконно цюрихского итальянца, который пьёт там по ночам красное вино.

Италия, Тессин, Тоскана… Мы вводим в меню Русскости одно совершенно особое блюдо. Оно приводит к нам посетителей, а те сокровенно доводят до нашего сведения: это тоска.

Что-то здесь принципиально по-другому.

Свет, ландшафт, любезные бизнесмены. Это не вполне подходит, но стоит мне впасть в рассеянность и зазеваться, как меня накрывает, одолевает всё та же волна, и вот опять тут как тут: здесь на каждом углу свет как в Севастополе в начале 90-х. Даже на Дуниных снимках вечернего Цюриха. Богатое ли, бедное, оно ощущается как моё богоданное царство. Назовём его Южик. Такого рода присвоение никого не ранит, а настроение настроит как посещение Лозанны и вкусная лазанья. Аз есмь там, где я вижу тебя, Южик, а в это весеннее мгновение я вижу тебя у озера. Как удобно, что здесь нет военных и швартуются только прогулочные суда.

Сева-цюрихский свет заслуживает романного памятника, ордена, пира духа, оперы. Да, опера была бы лучше всего. Виртуозно и вирусо-заразно сочинённая музыка. Трубы, тромбоны, скрипки, струны сердца, завязанные бантом, пока не пустятся в пляс в Зеркальном зале берлинского ночного клуба Клерхенс Бальхаус. Дольше искры, крепче – только хлопок по плечу. «Подъезд № 7» шепчет мне: Ой. Ahoi! Привет!

Чёрным озеро – нет, море – не бывает никогда! Мы тянем шеи из траншеи. Никогда не думала и вот узнала. Цвета черноморского солнца достигают своей наивысшей интенсивности на Цюрихском озере. Города-побратимы? Да что там, близнецы. Близнец, может статься, был бы недоволен, но блеском своих глаз это место раздаёт задорные подзатыльники. Когда я стою на Бельвью, еду по мосту на велосипеде (я рада, что швейцарцы сокращают это слово так, что получается рад, а я ещё предлагаю и велик, в нём – величие), то поневоле скольжу по воде. Так и вышла бы в море посыльной лодкой, но не стоит – ни подниматься ни на один из этих кораблей, ни удостоверяться, что озеро – лишь озеро, а не что-то большее.

Я повторяюсь, извлекаю эту цюри-радость как шпрюнгли-конфету из ящика с неприкосновенным запасом. Хвастаюсь ею. Переслащённосьь меня не страшит, она расщепляется в нежное и моё, в китчевое и наивное. Ива назывался бы отдельный рассказ. Если сломить с ивы ветку и очистить от листьев, будет прут, который в воздухе свищет как скакалка. Но покончим с мелочёвкой. Однако речь о начале, начале марш-рута, дорожной лозы. Южику не нужен штамп «made in Jugoslawia». Я не хочу войны, мой гнев другой. Я не хочу, чтобы тот ромб полуострова на карте, пусть и печальный, пусть и перегруженный, разрушился. Подыгрывайте той полноте идиллии, клянитесь миром, присягайте солидарности. Что и требовалось доказать: когда бы ни увидел то, чему ты слышишь отзвук, откликнись про себя.

Как будто плывёшь на катере к бабушке на Северную, с маленькими отклонениями туда, где волны поменьше, pimped up до ирреальности обоих городов – город детства играет в прятки, скрываясь за толпами лет и за ордами слов. Но этот город, что у тебя перед глазами, не поддаётся восприятию без той частицы в «Вост. Духе». Давно мы не заглядывали в наше кафе, а тесто поднимается.

Сюда бы немного берлинской скудости. Капельку её не помешало бы этому шикарному озеру, и оно бы стало ещё более своим, включилось в этот хоровод. Как-то тревожно: быть здесь дома, недалеко от дома ДАДА. Скажи ДА – и будешь влёт просватана: на мосту Бельвью разлетаются все сомнения.