Читать книгу - "Любимец Израиля. Повести веселеньких лет - Аркадий Лапидус"

Я говорю:

– Ну надо же было как-то выделить!

– Я поняла, что ты сатирически подаёшь… – говорит она задумчиво. – Что ты сатирически к этому стихотворению подошёл. Ты это умышленно сделал?

– Так точно! – говорю я на полном серьёзе и тут же начинаю её раскручивать, чтобы она сама прочитала пару стихов.

Когда я прослушал, что она читает, я понял, что она любит. Смекнул, на что давить, если надо будет. Она, оказывается, любит детские дела. Что-то вроде "Мама купит мне козу – я тебе не показу!". Я это заметил себе…

На другой день были танцы. И все приходят уже готовые балерины. Мать моя женщина! Мама родная! Коровы вот с такими задницами! Разоделись в колготки!..

Меня проверили, погнули в разные стороны и спрашивают:

– Ты танцами занимался?

– Нет, – говорю, – не занимался! Ничем не занимался, ничего не знаю!..

Вообще дубом прикинулся-я! С таким… С уличным талантом! Сделал я наклоны туда-сюда, поклонился и в своём блокнотике сразу же пятнадцать человек вычеркнул… Ну, и всякие другие ещё были… Интересно, например, один парень записывался на подкурсы. Олег некий. В понедельник пришёл, фамилию свою увидел в списках, записал что-то у себя в блокноте, Отметил и ушёл. Сегодня пришёл, со всеми поздоровался, познакомился – раз! – ушёл. Странный парень… Стукач, что ли?.. Да… Так сегодня – мастерство актёра. Это – всё! Другая женщина ведёт. Из Ленинграда приехала… Каждый начал представляться по-новой. Этак рука к сердцу:

– Марина Агафонова! Работаю там-то, родилась там-то!..

Педагог морщится.

Пафос ей не нравится.

Я сразу смекнул: надо лапшу вешать простотой.

И тут я заметил, что у педагога сын маленький бегает, и она не знает, куда его девать. Вот я его воспитанием и занялся, чем вызвал глубочайшую, с её стороны, симпатию.

Я начал с низов!..

У ребёнка была большая игрушечная машина, и я пошёл с ним играть в другую аудиторию, где никого не было. Ну и там, когда мы с машиной наигрались, я стал с её мальцом на пианино "Семь сорок" играть, разучивать. Ей это очень понравилось. Потом она намекнула, что там, у себя в Ленинграде, общалась с евреями, и это очень умные люди, и она их уважает.

– Ага! – подумал я. – Она ещё не знает, с кем разговаривает…

…Мог ли устоять какой-то заштатный театральный институтишко перед такой массой обаяния, умения и расчёта! Вспоминая Маяковского, можно сказать, что, в окошки, в щели, в дверь войдя, ввалилась Юрки масса. Ввалилась, дух переведя, заговорила басом…

Где-то через год или два лучший студент и круглый отличник вбегает ко мне и так же, как и раньше, кричит прямо с порога:

– Аркадий Наумович, это – труба! То я мыла им ящик принесу и за кулисами торгую, то порошок стиральный!..

– Кому, кому? За какими кулисами? Садись, Отдышись!

– Педагогам! Кому же ещё! – смеётся Юра. – Теперь заказали лапшу длинную такую…

– А-а… Пошли на кухню!

– Да я сытый! Да…

– Ладно-ладно! Сытый студент – нонсенс!..

– Ну хорошо… А ведь это элементарно делается, – продолжает Юра уже за кухонным столом. – Порошок, например. В любую прачечную заходишь, подзываешь там… Порошок нужен! Там же у вас остаётся… Соды кальцинированной добавьте вместо порошка, а порошок складывайте! В конце недели прихожу, а мешок такой вот уже стоит – меня дожидается. «Бабки» сунул в руки прачке, мешок в сумку и пошёл… И вот педагогам я и продавал. Все с мешочками подходили, и я отсыпал им за кулисами сцены. Ковшиком… С чиханием… И культурные все – ужас! По всему институту таблички "Курение запрещено", а они все по коридору ходят, курят…

– Микельбанд! – кричит кто-нибудь из педагогов.

– Пойдём покурим!

Дым коромыслом!..

И везде видно, что институт в ногу со временем шагает – перестройка идёт вовсю! Щели замазывают старые, чтоб выглядели, как новые…

– Это ты что – про Станиславского?

– Да какой там Станиславский? Я про само здание. Отскакивает штукатурка старая! Я говорю: "Легче снять слой, потому что неправильный раствор замешивали, когда эту штукатурку накладывали. Надо наложить новый слой с правильным раствором. Чтоб намертво было!". А они каждый год вызывают ремонтников. Она и стоит шубой через три дня после ремонта. Заливкасят эти деляги шубу, покажут – всё ровненько! Покрасят ещё её… Через три дня кто-нибудь крикнет громко: "Эй!" – и опять шуба поднялась. Следующего года ждут… Да и не мудрено! То и дел кричит какой-нибудь педагог на весь коридор:

– Микельбанд, Петров, Сидоров, пойдём выпьем!

Есть у нас лестнички такие вот, так под ними постоянно бутылки пустые стоят, банки, в которых ещё булькает пиво на донышке, как моча на анализ. И ходит старушка-бабушка, которая сначала по парку собирает бутылки, а потом и в институт заходит. У нас в институте постоянно пиво есть. Да и что покрепче… У декана под столом бутылки стоят… У нас нет такого педагога, чтобы он трезвый пришёл. Нет, есть, конечно… Тарантас Драндулетовна… Ещё кто-нибудь… Но, в основном, все пьют.

Заходит Тарантас Драндулетовна и говорит:

– Что это такие лица у вас? Смешные! Что-то такое произошло-о… Хитренькое-е…

А дело всё в том, что и все студенты тоже пьяные сидят. Духота-а!..

– Тарантас?

– Ну да! Преподаватель казахского языка. Это мы её так переименовали. То она говорит скороговоркой, а то из двух слов выбраться не может.

– Хочу с вами познакомиться, ребята! – еле разобрали мы при первой встрече. – Вы, пожалуйста, меня исправляйте! Потому, что я плохо говорю по-русски. Я научусь за ваш счёт…

И всё в таком духе. А в конце неожиданно со спесью, медленно и с обидой – своё крылатое:

– А вы не контактируете-е! А вы никак не хотите контактировать! Я иду со своим пульсом… со своим этим… А вы не хотите! Зачем я здесь стою. Зачем? Не знаю…

Три недели она готовила нас, чтобы ввести в свой класс, сначала мы занимались в коридоре – она нас готовила…

У неё в классе для каждого кабинка с наушниками, а она сидит за пультом управления. В этом году только сделали. Там такая казачушка – ушки на макушке! И она этими рычагами там… Кого к той кабине подключить, кого к этой… Смех! Сама в стеклянной замурованной кабинке и каждого может подслушать. Я, например, говорю: "Я шестнадцатый, вызываю двадцатого!", и мы с двадцатым на казахском языке и разговариваем. Конечно, никто ни с кем не разговаривает на казахском, а просто я подъезжаю сначала к одной…

– Эй! Не на казахском говоришь! Давай!.. Всё! Заканчивай! Всё! Выключаю!

Раз! Выключит на самом интересном. А эта девочка – раз! – переключится на другого мальчика. Вот так до сих пор общаемся…