Читать книгу - "Любимец Израиля. Повести веселеньких лет - Аркадий Лапидус"

Один мой ученик тоже пробивался.

И тоже – в люди!..

Когда я вёл драматические кружки в Домах пионеров и школах, был у меня участник – Юра Микельбанд. Кое в чём он был похож на меня в юности, но это было именно кое в чём. С четвёртого по выпускной класс он был локомотивом и звездой любой постановочной программы. Энергии – прорва. Таланта – тоже. Беда одна: родственное окружение – прагматики до мозга костей, С циничнейшей торгашеской философией! В определённом процентном сочетании это давало положительно-созидательный результат – такой же, как процент запаха гнили в аромате розы (что не меняет истинного качества!). Но при взрослении, а особенно после женитьбы, эти, хапально-животные качества подчинили себе все остальные, и свет померк, попав в ловушку денежного мешка. Но это теперь, а тогда…

Незаурядность Юры и острейшая потребность в самоутверждении творили чудеса. Переведясь после восьмого класса в другую школу, он к выпускному классу стал знаменитостью всего района.

В отличие от меня, Юра всегда гордо объявлял всем, что он еврей, и, очарованные и сражённые его искромётностью, самодостаточностью и напором, почти все хулиганы школы и района носили на шее самодельные звёзды Давида на цепочке и, радостно картавя, называли себя евреями в высшем смысле этого слова. То есть – ЧЕЛОВЕКАМИ! Казахи, уйгуры, русские, корейцы – все с удовольствием и добровольно проходили Юрин гиюр (обращение в иудаизм). Израиль был для них страной света, разума, изобилия и любви. Что-то вроде материализации коммунистических миражей. Впрочем, это была скорее игра, чем что-то серьёзное. Дети – есть дети, даже если они в возрасте или уже на пороге новой жизни. Да и сам Юра, как вы понимаете, был не такой наивный и безглазый, чтобы верить в сказки. Несколько историй из его отроческой жизни вы обнаружите в третьем цикле книги "Дырка от бублика", а сейчас я вспоминаю о другом периоде его жизни.

Когда едешь на велосипеде по трассе или бежишь марафон, голова отдыхает на всю катушку. Не зря профессиональный спорт не очень насчёт мозгов… Поэтому те, у кого их с избытком, как бешеные бегают и прыгают по утрам и вечерам с перекошенными от пользы лицами…

И Владимир Ильич Ленин тоже мотался по своему кабинету взад и вперёд, чтобы хоть немного отдохнуть от своей гениальности. Вот и я, почти как Ленин, борюсь за выживание. Правда, по причинам совсем не революционным, а позорно крохоборным. Еду шакалить!..

Но как бы то ни было, а голова отдыхает. И выражается это у меня не в трансцендентальном отключении, а в воспоминаниях.

Сегодня о Юрыче…

Не прошло и полгода после событий, описанных в "Дырке от бублика", как прибегает он как-то ко мне весь сияющий и нервный.

– Аркадий Наумович, это – труба! Театральный институт у нас в кармане! – кричит прямо с порога мой почти что второй сынок.

Решение Юры о поступлении именно в этот институт (само собой, имени Абая!) на актёрский факультет было далеко не спонтанным. И уж, конечно, не безумное желание бескорыстно служить беспощадной Мельпомене толкало на такой опрометчивый шаг. Просто аттестат вундеркинда сверкал птицами-тройками, как Брежнев медалями (главный политический и не кровожадный деятель времён застоя СССР), и знания копились больше по жизни, чем по литературной классике и учебникам. Поступить же хоть куда-нибудь надо было позарез. Институт давал отсрочку от армии, а жить под команду "Ать, два – левой!" было для Юры хуже расстрела.

– Прихожу я в первый день на подготовительные курсы, – говорит Юра, захлёбываясь от возбуждения. – Я один и Тима. То ли Родословский, то ли Богословский. Шестнадцать человек наша группа. Из них двое нас, пацанов, остальные все – бабы. Каждая из себя – актриса. Это – убиться веником! Например, Марина некая:

– Ой, девчонки, да ладно!.. Да бросьте вы, пожалуйста!..

У неё всё время рука этак театрально отставлена, и пальчики так капризно оттопырены…

– Я вот уже третий год поступаю и никак не могу поступить… Там я плохо была подготовлена… Там я тоже… Тут он меня неправильно понял…

Ну ладно!..

В группе одна женщина – двадцатипятилетняя, вторая – двадцать три года. Остальные все по восемнадцать, по девятнадцать лет и две десятиклассницы.

Пришло не шестнадцать, а четырнадцать или тринадцать. Педагог рассадила всех по дефектам дикции, спрашивает:

– Ну, кто пойдёт к доске первый?

Тима кричит:

– Микельбанд! Микельбанд!

Все балдеют. Хихикают напряжённо.

Я веду себя тише воды, ниже травы. Это потому, что все показывают свою эрудицию, гениально разговаривают, и меня это убило наповал. Покоробило сразу! Галка из Дома пионеров тоже хотела влезть в эти театральные дебаты, а я ей говорю:

– Галка, если ты рядом со мной сидишь, то слушай меня внимательно. Сиди спокойно. Уверенно! Самое главное – уверенно! Не надо принуждённого натянутого балдежа. Смешно будет – засмейся, не смешно – не смейся. Не надо искусственно ничего делать. Искусственно – не надо! Всё должно быть естественно.

Она говорит:

– Я так не привыкла. В Доме пионеров в комсомольском штабе что ни слово, то нужно смеяться. Иначе – не свой!

– Сиди спокойно, – говорю. – Надо приучаться к нормальной здоровой непартийной жизни.

– Ну хорошо, – говорит. – Я буду только тебя, Микельбанд, слушаться.

– Ну вот! Слушай меня – всё будет хорошо!

Сидим…

Педагог говорит:

– Упражнение "Давайте познакомимся!" начали! Ну, давайте:

– Юра Микельбанд! Семьдесят первого года рождения!..

И так далее…

Поахали над теми, кому двадцать пять и двадцать три, и тут заходит девушка. Это вообще – финиш! Я сейчас показывать буду! Худая-худая. Рост метр девяносто или выше. Всё на ней висит… По профессии – педагог по русскому и литературе. Страшненькая, в угорьках, волосы в комочек стянуты, рёбра во все стороны, вся какая-то – одни кости… Движения все угловатые и неожиданные. Резкие и несуразные. Ну, полное отсутствие пластики! И хромает-то она на одну ножку, и приятно косит…

– Я, – говорит, – уже восемь лет поступаю. И мне говорят: "Тут вы немножко не так сделали, тут вы немножко не то сделали… Вы, пожалуйста, может, вот здесь вот по-другому сделаете…". И меня выгоняют… Ну, не выгоняют, но говорят: "Пройдите… На следующий год поступайте… Может быть… Вдруг…"

Я сразу смекнул, что на эту можно не обращать внимания: это не мой конкурент. Тем более, что она сразу к доске вышла и нежным таким, застенчивым голосом говорит:

– Я буду стихи читать!

Педагог ей:

– Ну, пожалуйста, читайте!

Педагог терпеливый – дослушивает всех до конца, указывает на ошибки и не показывает вида, что это безнадёжно. Вот она и начала читать. Тоненько так, отчаянно и с таким чувством, что мне даже стыдно стало: