Читать книгу - "Полцарства - Ольга Покровская"

Двадцатипятилетие младшей дочки решено было отмечать в семейном кругу, тем более что семья собиралась в полном составе редко. Родители приехали накануне вечером.

Расцеловались, наспех разгрузили сумки с огородными банками, и сразу же мама принялась хлопотать над утомлённым мужем, как птица над гнездом. «Серёжа, почему ты задумался? Что-то болит? Соня, где у вас тонометр? Надо папе померить давление!» Наконец угомонились, разместились в Софьиной комнате – отдохнуть с дороги. И вскоре тихонько заговорила флейта – папино универсальное лекарство от всех невзгод. Больше они не выходили из комнаты – только мама выбежала за ридикюлем с таблетками да потом за чаем. Ближе к полуночи, когда мама уснула, папа выглянул на кухню, поболтать с дочерьми, но был пойман пробудившейся супругой и отправлен спать.

В давние годы бабушка Елизавета Андреевна называла маму с папой «блаженными». Летом они проводили отпуск, бродя в обнимку или, в крайнем случае, за руку, томно глядя друг на друга и лишь изредка, по необходимости – на маленькую Асю. Старшие Саня и Софья не попадали в поле их единой, райски цельной души. Дети были декорацией сказочной любви, чем-то вроде погоды, способной украсить или испортить прогулку. В хорошие дни – солнцем и ягодами, в дни простуд и капризов – колючим дождём. Но ни Саня, ни Софья, ни даже Ася не могли вторгнуться в счастливую целостность и завоевать в ней место.

Тем удивительнее, что никто из детей не сумел повторить родительское счастье. Никому не было даровано этого погружённого друг в друга взгляда, когда весь прочий мир отступает на второй план.

Однажды Софья предположила, что родители истратили всю отпущенную их роду любовь, ничего не оставив потомкам. Даже Ася, на счастье которой старшие брат и сестра возлагали большие надежды, вплыла в семейную жизнь как-то боком, держась родного берега. «Эх, деточки! – сочувствовал добрый Илья Георгиевич. – Счастье по наследству не передаётся. Самим заслуживать…»

В канун двадцатипятилетия Ася засыпала в грусти, ворочаясь и жалея себя за то, что уже никогда у неё не будет беспечного дня рождения, какие бывали в детстве. С утра начнётся суета, мамины волнения по поводу ядовитого столичного воздуха, папиного самочувствия и неправильных продуктов для праздничного стола. Всё как всегда. Угловато и холодно будет в доме. Лёшка надуется, Софья вспомнит про суд, а единственное их утешение – Саня, разрываясь между родными, работой и ревнивой женой, забежит на часок и уйдёт.

Когда же утром Ася, тёплая со сна, дрожа на сквозняках хлопочущего дома, заглянула в гостиную, грустный мир перевернулся кувырком. На люстре и торшере, на шпингалетах окон, на солнечных дверцах старой румынской горки были развешаны воздушные шары, а над обеденным столом, перенесённым в гостиную и разложенным, висела растяжка из бумажных флажков «С днём рождения!». Восклицательный знак – на отдельном флажке. Ася помнила эту гирлянду с самых ранних лет – её вешали на именины всем детям.

Ася всплеснула руками, хотела засмеяться – и вдруг заплакала проливными слезами, чем привела в смятение всех близких, включая надушенного Илью Георгиевича.

Тут, подчинившись мамину незаметному тычку, вперёд вышел папа:

– Ася, ну вот. Мы с мамой тебя поздравляем! Ну вот… – и положил ей в ладонь пакетик. В нём была серебряная иконка Богородицы, на нежной, почти белой от сияния цепочке. Ася сейчас же надела подарок и теперь уже с полным правом расплескала оставшиеся слёзы – сначала у папы на шее, затем у мамы, у Сони, у Ильи Георгиевича и, присев на корточки, – у Серафимы, немедленно снявшей цепочку с тёткиной шеи – примерить. Богородица расположилась чуть выше пупка. Серафима была довольна.

А затем, ловко избежав церемонии родительского поздравления, явился Лёшка с ужасными цветами, несвежим розовым тряпьём, которые только совсем наивному мальчику и могли всучить продавцы. Поняв, что семейный бюджет пока не позволяет бриллиантов, Лёшка решил, что к цветам хорошо будет подарить вазу. Когда наконец у них будет своё жильё, вазу возьмут с собой.

– Это что, урна для моего праха? – спросила Ася, печально разглядывая сосуд с финтифлюшками. И хотя извинилась сразу, поправить дело уже не удалось.

– Тебе всегда всё не так! – вслед за миллионами несчастных мужей пробурчал Лёшка. – Другая бы прыгала от радости, что муж её любит, на руках носит! Любой подарок бы расхвалила!

Ася слушала Лёшкины упрёки покорно, не возражая, погружаясь, как в трясину, во вчерашнюю жалость к себе. Как будто в далёком прошлом вскрылся источник грусти, омрачившей всю её жизнь, – какая-то детская просьба, которую не услышали.

Она молча оставила Лёшку и разыскала на кухне занятую пирогами маму.

– Мамочка, а ты можешь исполнить одну мою просьбу? Очень важную!

Мама, оборвав на мгновение возню с рыбником, уставилась на младшую дочь.

– Может, вы с папой возьмёте к себе Марфушу? Она такая беленькая, она вас будет очень любить. Я бы к нам её взяла. Но у Сони ведь аллергия.

– А у папы, ты думаешь, нет аллергии? – сразу напала мама. – Если есть у Сони, то и у папы вполне может быть! Ты представь, если он начнет задыхаться!

– Но он же не задыхается от берёзы, от тополя, вообще ни от чего! Почему он должен задохнуться от Марфуши? – возразила Ася.

– Какая же ты эгоистка! – убеждённо сказала мама и, подхватив противень с пирогом, велела открыть ей входную дверь. Купленная Софьей новомодная плита не устраивала маму. Ещё вчера она договорилась с Ильёй Георгиевичем, что будет печь пироги в его старинной духовке.

Ася вздохнула. Нет – значит, нет. Обращаться к папе было бессмысленно. Он никогда не спорил с мамой, даже если был другого мнения.

– Это не стоит того, девочки, – говорил он, улыбаясь застенчиво и мягко. – Будет у вас своя семья, своя вторая половина – поймёте. Совсем не стоит того…

Ася любила отца – он был похож на Саню, такие же правильные черты лица, прямой нос, серые тревожные глаза. Только Саня как-то сумел раздобыть большую силу. У него был меч-кладенец против зла. А у папы только флейта. Зачем его мучить?

На кухне Ася взяла с подоконника купленный в супермаркете горшочек с живой петрушкой и принялась украшать салаты. Открыла ещё горох с морковкой, и чем наряднее становилась политая майонезом горка и вкуснее пахло праздником, тем ужаснее казалось ей собственное душевное разорение. Поспорила с мамой, обидела Лёшку – и всё зря. Никому не объяснишь, что она – другая. Одиночество!