Читать книгу - "Полцарства - Ольга Покровская"

* * *

После примирения с Лёшкой Ася перестала появляться в приюте, и у Курта на душе поскучнело. Старая плесень проступила белёсой плёнкой и начала застилать дни. К тому же от своего консультанта он подхватил вирус ностальгии по детству. Ему дважды приснился одинаковый сон: он шёл по пыльным и солнечным улицам, по дачным просекам ранних лет и оба раза на пути откуда ни возьмись являлась его собака, спаниель Кашка.

«Кашка, я тебя умоляю, сгинь, пожалуйста!» – заклинал он её, но она не исчезала, больше того, призывно лаяла на хозяина, после чего вставала на задние лапы и, дотянувшись до лица (Курт был в детстве!), яростно лизала в нос и губы. Ей было что-то нужно от маленького Жени. Странность сна заключалась в том, что на самом деле Кашка появилась у Курта значительно позже, лет в пятнадцать, когда он был уже весьма рослым молодым человеком.

Видения расшатали наладившийся было в последнее время сон. Курт вновь стал просыпаться в чёрный разгар ночи и мучительно бодрствовать, озирая прояснившимся взглядом свои дневные деяния. И вновь трепыхнулась в сознании старая привычка – подхватив фонограф, двинуться во мрак, слушать лязг и глотать пойло большого города.

Всё грозило вернуться на круги своя. Существо Курта отторгало прописи. Попытка запоздало поставить почерк, превратить жалкие заваливающиеся друг на друга крючки если не в каллиграфию, то хотя бы в худо-бедно внятную жизнь рассыпалась на глазах. Правда, он пока ещё удерживался от «благородных вин», как любила подшутить над ним Софья, но сдача этого последнего оплота была лишь вопросом времени.

И скоро время пришло. Курт застал себя в том самом ресторанчике у дома, где когда-то провёл целую вечность – сотни тёмных часов. В последний раз он был здесь сразу «после смерти» – в компании своего неожиданного спасителя. И теперь, присев в уголок у окна, готовясь сделать привычный заказ, почувствовал неопределённый толчок в сердце. Положив руки на тёплое дерево столешницы, он попытался представить напротив себя Болеслава – его свободную позу, зеленовато-карие согревающие глаза.

Когда же образ возник более или менее ясно, Курт пересел на другую сторону – стараясь попасть точно «в шкуру» воображаемого учителя, примерить на себя его натуру, как пиджак. Ну вот – плечи расслаблены, одна рука, опёршись локтем о спинку стула, вольно повисла, улыбка, глаза тёплые, дружелюбные. И сразу захотелось глотнуть воды – простой чистой воды из стеклянной бутылки.

Следуя предписаниям тренера, Курт немедленно исполнил свою прихоть. Попросил бутылочку «перье», чашку эспрессо и принялся изучать посетителей, иногда отвлекаясь на весну за окном. Тем временем Болеслав неторопливо располагался в его уме, поправлял сбитые настройки…

Конечно, всё это было фантазией, наивной игрой, но Курт почувствовал, что его сознание проясняется. Теперь он мог оценить ситуацию непредвзято. Асин нынешний выбор – больше не приходить в приют – не был катастрофой. Он лишь обозначил препятствие, временный натиск противника. И ему, Курту, вместо того чтобы киснуть, следовало совершить ответный ход – тот, что приблизит его к цели.

Потихоньку пьянея от чистейшей воды, он взялся обдумывать комбинацию, но интриги не были коньком его прибитого многолетней хандрой ума. Ничего лучшего, чем грядущий в самом ближайшем времени день рождения Аси, не пришло ему в голову. Конечно, вряд ли его пригласят. Ну что ж, значит, придётся повести себя нескромно!

Курт слышал, как где-то очень далеко, в кармане у Болеслава рыдает его бедная совесть, заклиная его оставить в покое чужую жизнь. К счастью, расстояние оказалось достаточным, чтобы он мог не отвлекаться на эти звуки. Ближайшая цель была выставлена. Теперь ему предстояло найти для Аси подарок.

Курт верил, что каждому человеку предназначено в жизни несколько особенных вещей – своего рода талисманов, и был наделён даром распознавать их среди всевозможного барахла. Подобным магическим предметом стал для него фонограф. А через некоторое время обнаружила себя и ещё одна вещица.

После того как Лёшка исподтишка, не спросив хозяев, выставил его из дома Спасёновых, Курт мотнулся на три дня в Барселону – проветрить сердце. Там, в переулке, уводящем прочь от туристического центра, в одной лавчонке он увидел девичьи часы на трогательном браслете. Хрупкие серебряные бабочки, сплошь в бирюзовой крошке, водили хоровод вокруг воображаемого запястья. Стрелки замерли, но продавец уверял: нужно просто заменить батарейку. Курт купил их для себя – само собой, не чтобы носить. Он купил их своей душе. В те дни она была беззащитна, вся в слезах, в её вздрагивающей воде отражалась Ася.

Сейчас у Курта не было денег вот так запросто взять и сгонять в Европу. Зато он вполне мог смотаться туда, где несколько лет назад приобрёл фонограф.

Ярмарка на востоке столицы была открыта. Подняв воротник пальто, ладони сжав в кулаки и втянув в рукава, Курт прошёл по выстуженным сквозными ветрами рядам, где продавали картины, и свернул на барахолку. Подарка для Аси здесь было не найти, но взгляд разбежался. Перед ним открылись любимые «мужские» ряды с реликвиями для интуристов – монетами, шинелями, будёновками, армейскими фляжками, биноклями, а также цинично выставленными на продажу боевыми орденами. Совсем забыв, для чего приехал, Курт пошёл на звон – подвешенная на ленте спортивная медаль била о бок самовара.

Курт всегда был немножко Андерсеном. Стоило ему сосредоточить взгляд, предметы оживали и начинали рассказывать свои истории. На этот раз его привлекли дореволюционные карточки с цветами – на сбор помощи сиротам. «День мака», «день василька»… – прочёл он. Те сироты, даже если и дожили до старости, все давно уже умерли.

Хозяин палатки, мужичок-с-ноготок, даровитый торговец с заплывшим глазом, обмерил взглядом Курта, рассматривавшего сокровища на столе. Что-то тронуло его в облике и выражении лица посетителя. Он взял пластиковый стаканчик и, плеснув дымного жару из термоса, за ободки протянул Курту:

– Не торопись. Погрейся!

Курт машинально взял стаканчик. Барахло мужичка переместило его на ту удивительную карту России, где все эпохи существовали единовременно, многослойным дымящимся пирогом. Да и сам хозяин, угостивший его походным чаем, был типичным инвалидом восемьсот двенадцатого года.

Тем временем «инвалид» уже вовсю любопытствовал, не интересуют ли молодого человека награды Великой Отечественной войны, или, может быть, он желает взглянуть на коллекцию дореволюционных фотокарточек?

– Желаю, – сказал Курт и неожиданно признался: – Я собираю звуки. Это, по сути, та же фотография.

Сей же миг перед клиентом был распахнут замшелый альбом, полный снимков на толстых картонках.

– А это кто бы вы думали? – хитро спросил мужичок и ткнул пальцем в обломанную с нижнего угла карточку.

– Кто же?

– Поэт Александр Блок со своим спаниелем! На даче!

Курт улыбнулся. Юноша на снимке был не слишком похож на Блока, однако выражение лица выглядело вполне «серебряно», будто сквозь сон. А вот спаниель и правда оказался похож – на Кашку. «Кашка, не мы ли с тобой?» – подумал он, вглядываясь.