Читать книгу - "Озеро Радости - Виктор Мартинович"

* * *

— Скажи, а почему ты решил мне помочь в тот вечер? — Яся трется носом о шершавую щеку Рустема.

Пальцы модельера рассеянно вычерчивают контуры несуществующих стран на ее голой спине. По разбросанной от входных дверей одежде из лабиринта комнат можно вывести Тесея. Кровать Рустема шириной и конструкцией напоминает плот. Ее парус не дает им продрогнуть.

— Как почему, ma cherie? — переспрашивает он ее и сыто потягивается.

— Ты ведь тогда мог просто сесть в машину и уехать. Почему остановился и заговорил?

— Потому что я тебя люблю, — спокойно отвечает Рустем.

— Любишь? — привстает она на руках и заглядывает ему в глаза. — Любишь?

— Люблю, — уверенно отвечает он, не отводя взгляда.

Через час Ясе нужно уходить, чтобы успеть до закрытия метро. Оставаться на ночь Рустем ей не позволяет.

* * *

Со временем Яся обращает рассказ о Царице Неба и Земли в отработанный старт своих разговоров. «В стране, откуда я родом…» — произносит она и делает паузу, щуря глаза и побрякивая льдом в бокале. Это показывает собеседнику, что перед ним — не какая-то дешевка из Ростова, а иностранка, успевшая родиться в другой стране. Дальше Яся рассказывает про людей, которые думают, что они кому-то нужны — в то время как не нужны на самом деле даже самим себе. Всякий раз мотив одиночества оказывается созвучен настроениям собирающейся во втором ряду возле стойки «Черри Орчард» публики и вызывает разряды встречных откровений. Ясина эффективность измеряется временем, проведенным за разговором.

* * *

Хороший результат дают вопросы о хобби. Ночью человека не стоит тревожить расспросами о том, почему он грустен или как прошел день. Захочет — расскажет сам. Нужно напомнить ему о чем-то, что связано с радостью. Хобби как раз из этого кляссера. Собеседники в «Вишневом саду» сжигают десятки Ясиных трудочасов, расписывая свои квадроциклы, коллекции скаутских значков, фламандцев и коньяков. Самые опасные из них — те, кто собирает высушенных бабочек. У них нехорошие глаза и пальцы все время что-нибудь теребят.

Яся пробует вопрос о хобби на Рустеме. Вообще в разговорах с ним Яся натыкается на стену заранее подготовленных, вполне себе дизайнерских монологов. Каждая реплика выглажена и поблескивает запонками в манжетах. Например, они едут в залитой рубиновым светом машине к нему домой, он поворачивается к ней, подмигивает и спрашивает:

— Знаешь, как по-английски называется скопление муравьев? Я тебе говорил?

— Нет, не говорил. — Янине не очень интересно.

— Army! Army of arms! А с лемурами? Про лемуров слышала?

Девушка качает головой.

— Большая группа лемуров называется «conspiracy of lemurs»! — ликует Рустем. — Прямо видишь их, правда? Эту их конспирацию! Блестят глазами средь ночных ветвей! А с кошками?

— Не знаю. Laziness of cats? — нехотя поддерживает Янина его игру.

— Нет! Красивей! Intrigue of cats! Интрига, ты представляешь? Но зато — basket of kittens! Корзинка котят! Смешно, да? Ха-ха-ха!

Рустем может продолжать так часами. Его речи интересны, стильны, местами блестящи и совершенно бессодержательны. Их главная особенность — деперсонализация. Такой диалог может вести любой человек на Земле с любым другим человеком. И вот они уже дома, и он, вместо того чтобы рассказать о том, каким скучным или интересным был его день, вместо того чтобы поинтересоваться у Яси чем угодно, продолжает:

— А с лосями можешь предположить?

Равнодушная к англо-зоологии, собеседница отмахивается. Ей кажется, что все эти tailored-replies нужны ему, чтобы не запоминать ее ответов на настоящие вопросы. Чтобы не погружаться в ее пристрастия, ее желания, ее жизнь. Чтобы не впускать Ясю в себя. Не сближаться. Не привязываться.

— Лосей называют band of elks! Банда, представляешь? А дельфины, наоборот, хорошенькие! Их большая стая зовется school! School of dolphins! — дразнит Рустем дельфинов.

— «Косяк рыб» в русском языке — это тоже интересно, согласись, — вспоминает Яся.

— Но мое любимое — с воронами! Большое скопление воронов — это «murder of crows». Убийство ворон! Как зловеще, правда!

И в этот момент она испробует на нем свой профессиональный инструмент. Смотрит ему в переносицу и интересуется:

— Рустем, а у тебя есть хобби?

Тот долго молчит, а потом говорит, то ли в шутку, то ли нет: «Я прусь от труб». Она хмыкает — в том регистре, в котором смешок можно понять и как реакцию на неплохую остроту, и как чересчур эмоциональную оценку услышанного. Собеседник же берет ее за руку и ведет темными коридорами своего дизайнерского жилья. Он все еще одет (раздеваться он будет позже, под такой же ready made говорок). На нем — не костюм аббата. Ключей и черного атласа Яся больше не видела. На нем — просторная рубашка и неброские льняные брюки с пуговицами, которые Ясины пальцы так и не научились расстегивать.

— Понимаешь, ma petite fille, — грассирует он по дороге, — человечество привыкло восхищаться храмами, портиками, дворцами и статуями. Оно млеет от барокко и научилось любить даже конструктивизм, хотя нет ничего более monstrueux, чем конструктивизм. Все это время рядом с храмами, портиками, дворцами и статуями возводились прекрасные и сложные в инженерном плане сооружения, которые находятся за пределами означиваемого как красивое. Для того чтобы создать колонну, нужно просто вырубить и обтесать кусок мрамора. Причем сделать это так, чтобы камень не развалился под собственным весом. Для того чтобы построить трубу, нужно сделать колонну — как правило, такую же совершенную по пропорциям, по всем этим центровым утолщениям и соотношениям толщины к длине… И при этом позаботиться о ее функциональности. И думать в первую очередь — о ней! О том, чтобы эта штука не только сияла своим коринфским ордером, но и выводила дым. Думаешь, трубы не бывают изящными? Посмотри на многоуровневые составные дымоходы ренессансных дворцов, идущие по торцам. На барочные трубы в Лувре, которые по высоте приближаются к самому Лувру! Но моя любимая — вот эта…

Они в темном зальчике с циновками и топчанами на полу. В центре — черный столик для чаепитий. Всю противоположную двери стену занимает многократно увеличенный полароидный фотоснимок — желтоватый ландшафт, утомительный не только для жизни, но и для взгляда. Среди поеденных плешью скал примостился заводик, то ли переживший ядерную войну, то ли ставший причиной оной. По центру — длинная, как минарет, труба, вспарывающая брюхо небу. Ее украшает сложный узор из колец, который делает ее немного похожей на змею, а вершина украшена пояском из уступов. Труба похожа на объект, скорей самостоятельно выращенный этим пейзажем, нежели привнесенный в него человеком. Труба и земля составляют одно вросшее друг в друга целое. И да, это по-марсиански гармонично.

— Я иногда запираюсь тут поработать. Картинка помогает сконцентрироваться. Труба прекрасна, правда? — восхищенно выдыхает Рустем. — Этот снимок сделал мой самый нелюбимый режиссер… А впрочем, неважно!