Читать книгу - "Десятое декабря - Джордж Саундерс"

Парнишка у скамьи. Парнишка у начала тропинки.

Молодец, давай домой.

Парнишка исчез в лесу.

Эбер пришел в себя.

Вот так-так. Дела.

Он никогда не мерз. Никогда не уставал.

Он стоял в снегу в исподнем близ перевернутой лодки.

Подошел к ней поближе и сел в снег.

Робин бежал.

Вот скамья, вот лес, вот знакомая тропинка.

Что за фигня? Что за фигня с ним случилась? Он упал в пруд? Его джинсы заледенели? Перестали быть синими джинсами. Стали белыми джинсами. Он посмотрел на ноги – остаются ли его джинсы все еще белыми джинсами?

На нем были пижамные брюки, типичные клоунские, еще и от того, что засунуты в какие-то громадноидные ботинки.

Он что, сейчас плакал?

Я думаю, плакать полезно, сказала Сюзанна. Это означает, что ты в ладу со своими чувствами.

Брр. Хватит уже, это было глупо разговаривать в голове с какой-то девчонкой, которая назвала тебя Роджером.

Ух.

Устал очень.

Здесь был пенек.

Он сел. Хорошо отдохнуть. Нет, ноги он не потеряет. Они у него даже не болят. Он их даже не чувствует. Он не умрет. В своем возрасте он не думал о смерти. Чтобы получше отдохнуть, он прилег. Небо было голубое. Сосны покачивались. Не все в такт. Он поднял руку, увидел, что она дрожит.

Он, пожалуй, закроет глаза ненадолго. Иногда в жизни случаются моменты, когда хочется уйти. И тогда все поймут. Все поймут, что дразниться нехорошо. Иногда дразнились так, что это становилось нестерпеливо. Иногда ему казалось, он не выдержит еще одного такого ланча, когда он безответственно ел, сидя на свернутом борцовском мате в углу кафетерия около сломанных параллельных брусьев. Он мог сидеть и в другом месте. Но предпочитал здесь. Сядь он где-нибудь еще, была вероятность, что кто-нибудь пошутит на его счет. А он потом до конца дня будет размышлять над услышанным. Иногда издевки отпускались по поводу беспорядка в его доме. Спасибо Брюсу, который как-то раз зашел к нему. Иногда его донимали издевками по поводу его манеры говорить. Иногда по поводу его матери – ее неумения себя вести. А она, нужно сказать, была настоящей девочкой восьмидесятых.

Мама.

Ему не нравилось, когда они потешались над его матерью. Мама понятия не имела о его низком статусе в школе. Мама видела его скорее как образец золотой молодежи.

Один раз он в разведывательных целях устроил тайное рандеву записи маминых телефонных разговоров. Разговоры в большинстве были скучные, приземленные и вовсе не о нем.

Кроме одного – с подружкой Лиз.

Я и представить себе не могла, что могу кого-то так любить, сказала мама. Я беспокоюсь, что, наверное, не могу соответствовать ему, если ты меня понимаешь. Он такой добрый, такой благодарный. Этот ребенок… этот ребенок заслуживает всего самого лучшего. Лучшей школы, которую мы не можем себе позволить, путешествий куда-нибудь за границу, но это тоже нам не по карману. Я не хочу обмануть его ожиданий, ты меня понимаешь? Это все, чего я хочу от жизни, ты меня понимаешь? Лиз? В конце жизни понимать, что я сделала для этого чудесного маленького мальчика все, что могла.

В этот момент Лиз, кажется, включила пылесос.

Чудесный маленький мальчик.

Пожалуй, ему надо идти.

Чудесный Маленький Мальчик – словно его индейское имя.

Он поднялся на ноги и, подхватив массивный комок одежды, словно тяжелый шлейф королевской особи, двинулся к дому.

Вот покрышка от грузовика, здесь тропинка ненадолго расширяется, а здесь деревья наверху скрещиваются, словно их тянет друг к другу. Плетеный потолок, говорила мама.

Вот футбольное поле. А за полем стоял его дом, как большое ласковое животное. Удивительно. Он дошел. Он упал в пруд и выжил, чтобы рассказать о том, что с ним случилось. Он немного поплакал, да, но потом просто посмеялся над мгновением своей человеческой слабости и пошел домой с выражением иронического недоумения на лице, получив, это нужно признать, содействие в виде бесценной помощи от какого-то пожилого…

Он вдруг вспомнил старика. Какого черта? Перед мысленным взором возник образ старика – без одежды, весь синий, в трусах в обтяжку, как военнопленный, он стоял, брошенный, у колючей проволоки, потому что в грузовике не осталось места. Или как грустный аист со сломанным крылом, который прощается с птенцом.

Он его бросил. Бросил этого старика. Даже не задумавшись ни на миг.

Чтоб мне пропасть.

Что за ссыкачество такое?

Он должен вернуться. Сейчас же. Помочь старику выбраться. Но он так устал. Он сомневался, что у него хватит сил дойти. Может быть, со стариком все в порядке. Может, у него был какой-то стариковский план.

Но он его бросил. Он не сможет с этим жить. Мозг говорил ему, что единственный способ загладить его поступок – это вернуться, спасти положение. Но его тело говорило что-то совершенно иное: это слишком далеко, ты всего лишь мальчишка, позови маму, мама знает, что нужно делать.

Он стоял, как парализованный, на кромке поля – пугало в раздуваемой ветром одежде не по росту.

Эбер сидел, ссутулившись, у лодки.

Какая перемена погоды. Люди бродили вокруг с зонтиками от солнца, направлялись в открытую часть парка. Там вертелась карусель, стояла беседка, играл оркестр. На спинах некоторых карусельных лошадок жарили еду. А на других сидели дети. Откуда они знали, какие лошадки раскаленные, а какие нет. Потому что еще лежал снег, но снег на этом шаре долго не продержится.

На этой жаре.

Если закроешь глаза, это конец. Ты это знаешь, да?

Забавно.

Аллен.

Точно его голос. А столько лет прошло.

Где это он? Утиный пруд. Он столько раз приходил сюда с детьми. Ему пора. До свидания, утиный пруд. Хотя постой. Он, кажется, не может стоять. К тому же не может оставить здесь двоих детей. Так близко к воде. Им четыре и шесть. Бога ради. И что у него в голове? Оставить дорогих малюток у пруда. Они были хорошие дети, они подождут, но им может стать скучно? И они начнут плавать? Без спасательных жилетов? Он должен остаться. Бедные детишки. Бедные брошенные…

Постой, отмотай обратно.

Его дети отлично плавали.

Его детей никогда никто и не думал бросать.

Его дети выросли.

То́му тридцать. Высоченный вымахал. Так старался узнать все. Но, даже когда он думал, что узнал что-то (о сражениях бумажных змеев, о выращивании кроликов), Тому быстро демонстрировали, чего стоят его знания: милейший, необыкновенно покладистый парень, который знал о сражениях бумажных змеев/выращивании кроликов не больше, чем может узнать средний человек за десять минут поисков в Интернете. И в уме ему нельзя было отказать. Том отличался умом. На лету все хватал. Ах, Том, Томми, Томмисын! Какое сердце у мальчика! Он работал и работал. Из любви к отцу. Ах, мальчик, было это в тебе, есть, Том, Томми, даже сейчас я думаю о тебе, ты в моих мыслях.