Читать книгу - "Твоя любовь сильнее смерти - Мария Садловска"

Была у девочки сестричка, младше ее, совсем несмышленыш. И говорить не умела, только и знала одно слово "дай!" Однажды она так достала девочку своим "дай!" (дать-то было нечего), что вспомнив про узелок из солью, который бабушка хранила за печкой, девочка достала его и, ложкой черпая соль, совала сестренке в рот. Та с расширенными глазами пыталась жевать соль, затем глотала. Из глаз малышки текли ручьем слезы, и девочка испугалась. Она завязала узелок, положив его на место. А малышка, придя в себя, повторила: "Дай!". По наитию, девочка зачерпнула кружку воды и заставила сестричку выпить… Видимо, тем и спасла ее.

И еще она не понимала, почему у нее и у малышки-сестры нет папы. Мама есть, а папы нет. У многих детей, с кем она играла на улице, есть и папы и мамы. У них и кушать было что. Как-то она ждала под дверью Катьку Полькину – идти вместе на улицу играть и услышала тако-ое:

– Катюня, еще один оладушек съешь, потом пойдешь. Никуда твоя улица не денется! А то худющая ходишь, как тростиночка. Съешь, а то все папке расскажу, что не слушаешься совсем!

Девочка тогда развернулась и ушла, не стала ждать Катьку. Она не знала, что такое "оладушек", но нутром ощущала: это что-то очень вкусное. И связано с папой. Был бы папка – были бы и оладушки. В семье девочку не жаловали. Именно за то, что ко всем приставала с вопросом о папке. А однажды, когда она при посторонних вдруг подбежала к маме и совершенно не к месту выкрикнула:

– Мама, наш папа скоро придет! Это так всегда: папы немножко где-то поживут-поживут, а потом приходят!

После этого ее строго наказали. Бабушка пару раз прошлась толстым концом метелки по тощей спинке девочки и поставила в угол до вечера. Неговорящая сестричка подходила, молча гладила то место, где прошлась метелка, и выучила еще одно слово: "Не паць!"

После этого случая ее мама, выбрав момент, когда в хате, кроме их двоих, никого не было, посадила ее к себе на колени (чего не было никогда) и не свойственным ей тоном то ли сказала, то ли попросила:

– Ты не вспоминай больше о папке, хорошо? Его убили на войне. И фотки не осталось, не то время было, чтобы фотокарточки хранить. Видишь, за нашим огородом в поле большая насыпь? Называется военвед. Сейчас все рожью засеяно, а в войну там жуткий бой шел. Много людей полегло. Их потом в братскую могилу перезахоронили. Около сельсовета доска из камня с фамилиями поставлена, видела?

У девочки загорелись глаза, она маму взяла за конец блузки и даже дернула, горячо спросив:

– А наш папка там написан? Крачинский? Наша же фамилия Крачинские? Покажешь мне, мама?

– Не нашли его там. Но он погиб, я и так знаю.

После разговора девочка никогда больше не спрашивала о папе, потому как точно знала: то ли он погибший лежит внутри высокой насыпи (не всех же нашли), то ли он где-то живой, раз его фамилии нету на каменной доске около сельсовета.

Это была только ее тайна, и она с нею жила. В углу сарая стоял отломанный от лопаты деревянный держак. Отшлифованный временем набалдашник на конце держака напоминал человеческую голову. Девочка спрятала держак под куст бузины, приняв это за портрет ее папы. Когда вблизи никого не было, она вела с ним беседу:

– Папка, я совсем не хочу кушать эти оладушки. А мама меня заставляет! Я их лучше отдам Катьке Полькиной, пусть она ест. Папка, а ты возьмешь меня с собой в поле, на работу?

Она ответила сама себе сиплым голосом: "Возьму, дочка, а почему же нет?"

Вот хорошо! Я тебе буду помогать, узелок с хлебом за тобой буду носить.

Затем после паузы с надеждой в голосе спросила:

– Папа, а ты будешь всегда-всегда?

Проговорить ответ девочка не успела, бабушка в это время вылила под куст бузины ведро с помоями. Она всегда их туда выливала.

На всякий случай держак от лопаты, то есть папу, девочка переставила подальше, вглубь куста. А затем она задумала совершить поход на высокую насыпь, военвед. Ничего, что все засеяно рожью, она как-нибудь проберется.

Если ее папа убит, значит, он там лежит, в этой огромной могиле, которую почему-то называют военведом. Но на могилу обязательно надо хоть что-то положить. Девочка ходила с мамой и бабушкой на кладбище, это было на Пасху, и все клали на могилки – кто хлеб, а кто даже конфеты. У нее не было ничего. Хлеб в доме закончился еще вчера, и печь его бабушка будет только завтра. А сегодня на обед будет похлебка, ее на могилу никак не отнести. Девочка ходила по двору, ко всему приглядываясь. По ту сторону забора, где жила тетка Лизавета, что-то стукнуло. Оказалось, упала с дерева большая груша. Лизавета дорожила своими грушами, она выменивала на них соль, керосин, потому как во всем селе не было ни у кого таких груш. Это дерево стояло еще во время ее деда Евсея.

И девочка решилась. Пролезла под забор, это был штакетник, схватила свой трофей, сразу же сунув его за пазуху, и повернулась лезть в обратную сторону. Стукнула входная дверь у Лизаветы, девочка в испуге поспешила пролезть под штакетник, платьице на спине зацепилось за гвоздь и с треском порвалось. Ничего, она знает, где висит клубок с иголками и зашьет сама, никто и не узнает!

Держа руками сквозь платьице грушу, прижимая ее к телу, девочка по тропинке через огород побежала в поле. С огорода этот взгорок был виден, и казалось, идти к нему совсем недалеко. Колосья ржи уже наливались, зернышки можно было выковыривать и кушать. Девочка вошла в рожь и полностью скрылась, даже головы не было видно. Чтобы знать, в каком направлении идти, ей приходилось время от времени подпрыгивать. Один раз увидела верхом на лошади бригадира дядю Гришу. Он охранял ржаное поле от воровства: набивали колосьями полные мешки и тащили по домам.

Девочка колосья не рвала, у нее была другая задача. Она должна была добраться до самого высшего места в поле, предполагая, что именно там лежит ее убитый папа.

Всю дорогу она вдыхала запах груши. Выдержать было невозможно, так хотелось откусить хоть малюсенький кусочек… Но она устояла! Только осторожно, боясь сделать надкус, лизала языком румяный бочок груши. Добравшись наконец до места, куда так стремилась, девочка огляделась вокруг: все было видно, как на ладони. Она даже углядела свою хату и двор, только все казалось очень маленьким. Затем она присела, стараясь поменьше помять ржи, и стала готовить место для подношения. Груша пока лежала в подоле платьица. Сделав маленькое углубление в земле, вымостив его травой так, что получилось птичье гнездышко, девочка торжественно положила туда грушу. Несколько раз ее поворачивала, добиваясь ей одной ведомого положения. И наконец груша лежала на месте, а девочка, подперев кулачком щеку, умиротворенно глядела на результаты своей работы. Вот теперь все правильно, как у всех. И ее папка тоже получил подношение, как и все. Интересно, куда все-таки деваются с могилок все эти вкусности?

Кушать хотелось нестерпимо, и она сорвала несколько колосков, помяла их в ладонях и высыпала в рот зерна. Посидев еще немножко, девочка, отряхнув платьице, собралась идти домой, бросив прощальный взгляд на грушу и вслух проговорив: "Я буду теперь часто приходить, папка! А завтра, может, хлебушка принесу, бабушка будет печь.".