Читать книгу - "Плащ душегуба - Крис Эллиотт"

«Иди… через… Голубая Китиха… Ну, допустим, не китиха, а просто – голубой кит…»

В чем все-таки крылись суть и смысл посланий Крушителя? «Иди через что-то к голубому киту»? Если даже так – что это, черт побери, значит? С тем же успехом он мог бы изъясняться на иностранном языке. И все-таки – через ЧТО идти-то? Я решил снова рассмотреть последние жуткие фотогравюры, чтобы в точности определить, какой именно смысл пытался заложить убийца в свои послания.

На этот раз посмертная психопатическая картина производила еще большее впечатление, чем все предыдущие. Дородная Китиха была подвешена к потолку комнаты, носившей название «Однажды в парке». Кишки убитой лежали на полу, свернутые кольцом, словно бухта каната; один их конец убийца протянул через тяжелый шкив, накрепко привязанный к талии Китихи, – очевидно, таким образом она и была подтянута к потолку.

Едва я увидел эту картину, мои мозги защелкали быстрее прежнего. Чик-чик-чик! – работал мой разум, пока соседи не принялись колотить в стену. «Иди… через… однажды в парке… китиха…» И в конце концов меня шарахнуло, словно на голову обрушилась тонна вечно любимых кирпичей: «Иди через парк к киту».

Теперь я все понял! (Правда, мне по-прежнему казалось, что «ЧЕтверка», превратившаяся в «ЧЕрез», – это некоторая натяжка.)

В любом случае, сейчас, как и тогда, был только один «голубой кит», к которому можно было «гоу-гоу», то есть «идти-идти» «через парк», и был это двадцатипятиметровый левиафан, подвешенный к потолку Зала семьи Милстейн («Жизнь океана») в Музее естественной истории, что на углу Восемьдесят первой и Западной улицы Центрального парка.

Мой разум стрекотал так громко, что едва не лопались барабанные перепонки. Така-така-така-так, и так далее. Почему же следственная бригада в 1882 году не пришла к тому же умозаключению? Впрочем, я и сам точно знал, почему, не так ли?

(Это я к вам обращаюсь: «Не так ли?» Ладно, проехали. Чтобы я еще раз обратился к вам с вопросом? Да никогда!)

А все потому, что их слишком занимали ухаживания, похищения и арестовывания друг друга. Они не могли осознать, что происходит на самом деле. Вот почему! (Так мне думается.)

Я спрятал завистливое негодование (вкупе с уважением к Венделлу и его новой пылкой подружке) в шкатулку из поддельного оникса в моей перегруженной башке и торопливо принялся укладывать рюкзак, сунув туда фотоаппарат, ноутбук, средство для упышнения волос, свое резюме, фотографии и перцовую приправу в аэрозольном баллончике (на случай, если я решу подкрепиться безвкусной едой в музейной кафешке; понятия не имею, почему они сами никак не разживутся такой перечно-соленой приправой). В целях безопасности я прицепил к плащу личный жетон с указанием имени, группы крови и телефона, по которому следует позвонить, если я потеряюсь, – в моем случае это был номер мамаши Венделла, поскольку мои собственные родители в присутствии посторонних всегда делают вид, что впервые меня видят (по словам моего папочки, исключительно из налоговых соображений). А затем я отправился приятно провести день в музее.

Я также прихватил выцветший дагерротип, который выпал из дневника Спенсера. Если б я только знал, сколько неприятностей принесет мне эта штуковина, то с удовольствием оставил бы ее, а то и вообще разорвал, сжег и спустил в унитаз.

* * *

К десяти часам театр «Лицей» был уже набит битком. Все ждали выступления Гудини. Калеб вынужден был пристроиться возле обнаженной бронзовой статуи, изображавшей какого-то древнего грека, чей сморщенный выпирающий элемент маячил аккурат на уровне глаз Спенсера.

Тем временем Гудини, невысокий мускулистый человек с пронзительным голосом, исполнял на подмостках свой знаменитый номер – освобождение из бочки с простоквашей. Он проделывал этот трюк уже сотни раз без всяких затруднений, но сегодня все шло наперекосяк. Гудини больше двадцати минут просидел в небольшом запертом бидоне, полном густого кислого молока, и публика начала беспокоиться. Оркестр наяривал какую-то импровизацию. Тем временем Бесс, очаровательная ассистентка иллюзиониста, мило улыбаясь, расхаживала взад-вперед перед этим бидоном, который неистово содрогался в ответ на отчаянные попытки Гудини оттуда выбраться.