Читать книгу - "Великая смута - Николай Плахотный"

На заре моей юности в стране вспыхнула яростная борьба с космополитизмом. Объективно говоря, то был неловкий способ защиты страны и народа от хамоватого агрессора. Потом была известная пауза, после которой у нас возник дурацкий вещевой бум. Точнее, наша золотая молодежь не на шутку увлеклась, как изволил заметить Бжезинский, эстетическими ценностями американского пошиба.

Я тоже поддался моде: щеголял в узеньких (трубочкой) брючатах, шаркал по асфальту в толстокожих, на «манке» корочках, украшенных ослепительными пряжками. В гардеробе имел дюжину ярких галстуков с картинками из жизни африканских джунглей.

Некоторые мои товарищи на манер Тарзана отпустили длинные волосы; с каменным выражением на лице танцевали рок-н-ролл; зачитывались романами Хемингуэя, Миллера, Стейнбека. Лично я смаковал Платонова. При всем при том в наших головах была несусветная мешанина всего и вся. Не хватало ума, жизненного опыта, чтобы отделить окатное зерно от половы, от горчака. Душа просила чего-то новенькое, остренькое, парадоксальное.

Впрочем, то была всего лишь блажь — не более того. На серьезные дела, поступки ни ума, ни характера не хватало. Хотя однажды меня занесло.

Учебу в Кишиневском университете я совмещал с художественной самодеятельностью. В последствии на базе драмкружка сформировалась мобильная агитбригада. По торжественным дням выступали мы в разных учреждениях и трудовых коллективах молдавской столицы с концертами. Ненароком, в канун майских праздников (на дворе был 1955 год) попали в зал для заседаний Центрального Комитета Компартии Молдавии. В первом ряду сидели члены бюро ЦК. Дальше места занимали завотделами, заведующие секторами, инструкторы, технические сотрудники и прочая мелкая сошка.

По тому времени жанр мой был весьма востребованный, ходовой: художественное слово. Я читал Чехова, Зощенко, Шолохова, Твардовского. Причем имел то ли льготу, то ли послабление: свои номера объявлял сам.

В тот раз на уши партийной элиты обрушил я платоновский рассказ «Фро», вернее, отрывок. До сих пор помню начало: «Фросю Евстафьеву пригласил на тур вальса „Рио-Рита“ помощник машиниста».

Не скрою, очень старался донести до понимания аудитории сердечные переживания молодой пролетарки. И был обескуражен, услышав в конце всего лишь жиденькие хлопки.

Эстрадный номер имел продолжение. На следующий день меня вызвали в партком университета. Тов. Бадасян, не глядя мне в очи, загробным голосом спросил: «Кто вам позволил открыто пропагандировать творчество мелкобуржуазного автора?» На меня накатило озорство, спокойно ответил: «Вопрос не простой, дискуссионный. Его надо обсуждать не в парткоме, в соответствующей аудитории».

Без промедления в полном составе собралась кафедра советской литературы. По рассказам, вопрос дебатировали несколько часов. Меня отстоял доцент Леонид Яковлевич Резников. В протоколе записали: «Проза советского писателя Платонова не устарела и отвечает нынешним задачам нашего государства». Пожалуй, этот тезис мог бы войти в плоть резолюции съезда советских писателей.

Тем не менее концовка этой истории в целом счастливая.

После летних каникул агитбригада КГУ снова получила приглашение участвовать в концерте ЦК Компартии, посвященном 38 годовщине Октябрьской революции. Мое появление на сцене зал встретил аплодисментами. Выждав паузу, я объявил:

— Андрей Платонов. Рассказ «Фро». Вторая часть.

После концерта был обыкновенный чай. К нашему столику подошел заведующий отделом агитации и пропаганды В. И. Овчинников. Поблагодарил бригаду за доставленное эстетическое удовольствие. Каждому пожал руку.

Кишинев — город хотя и столичный, но не велик. За день раз, а то и два с одним и тем же человеком можно встретиться.

Однажды чуть ли не лоб в лоб столкнулся я с Овчинниковым в Пушкинском парке. Партгеноссе первый со мной поздоровался. Поинтересовался успехами. В ту пору мы как раз сдавали госэкзамены.

Возле грота с парящим орлом была свободная скамья. Василий Иванович достал портсигар. Мы закурили по одной, потом и по другой. За разговором промелькнуло часа полтора, если не больше. В основном говорил Овчинников, я лишь внимал да изредка поддакивал. Ведь предмет разговора не соответствовал моему кругозору и понятиям. Я был совершенно аполитичным «вьюношем», хотя и вел дневник, к тому же кое-что фиксировал в записных книжках.