Читать книгу - "Когда я была принцессой, или Четырнадцатилетняя война за детей - Жаклин Паскарль"

Наконец, спустя полчаса, когда все автобусы въехали на нашу территорию, нам было позволено направить их вокруг густонаселенной территории лагеря в сектор «А», где нам разрешили выпустить новоприбывших на воздух. Я бросилась бежать наперерез, пролезая под натянутыми канатами и стараясь не попасть в рытвины, чтобы поскорее оказаться на месте высадки. Пожарные лихорадочно налаживали прожектор на автомобильном аккумуляторе и выстраивали автобусы таким образом, чтобы осветить нам рабочую зону. У нас не было генераторов и электричества. Жители лагеря собрались, чтобы помочь нам и в надежде увидеть кого-то из потерянных близких или друзей.

Это был организованный хаос, человеческая трагедия во плоти. Первый автобус наконец открыл двери и выпустил свой груз на волю. Обезвоженные, измученные, плачущие и грязные люди вытекли из его дверей, прижимая к себе все самое ценное, что успели спасти. Я не сразу сообразила, что некоторые из свертков прятали в себе крохотных младенцев, традиционно запеленатых и перевязанных бечевой. Худенькие детские личики были бледными, с остекленевшими от жары глазами. Малыши постарше в панике жались к ногам родителей и плакали.

Парамедики и работники отряда оказания помощи быстро пошли к сидящим или упавшим людям, стараясь в первую очередь выяснить их состояние здоровья.

Вдруг закричала молодая женщина, державшая на руках ребенка. Я подбежала к ней, пытаясь разобраться в причинах ее страха. Осматривая младенца, которому на вид не могло быть больше двух месяцев, я увидела, что он едва дышит и кожа бледнее белого.

– Слишком жарко, – сказала я, вытаскивая нож и лихорадочно срезая стягивавшие сверток ленты.

Сползя на землю, я уложила ребенка к себе на колени, распеленала его и сняла последние пеленки, включая вонючий полиэтиленовый пакет, служивший подгузником. Ребенок оказался девочкой, и она безвольно лежала на моих руках. Сняв чепчик, я увидела белокурый хохолок.

– Ну же, малышка, сделай большой вдох! – просила я ее, в то время как мать плакала и дергала меня за руку.

Девочка была ужасно худенькой, с покрытой потницей кожей. Я начала растирать ее ручки и ножки и закричала, зовя на помощь пожарного-парамедика Жан-Поля. Затем рискнула и мягко подула в ее рот и нос. Нельзя было терять времени: пульс едва прослушивался. Прошли две томительно долгие секунды, и она сделала глубокий вдох, который, казалось, надул все ее крохотное тельце, и тихо захныкала, поводя личиком в поисках груди. В этот момент подошел Жан-Поль. Он заглянул мне в лицо, положил руку на плечо и сказал:

– Aucun probleme, Jacqueline, c’est OK, n’est-ce pas?[1]– и с этими словами быстро двинулся по направлению к мужчине с огнестрельным ранением, которого только что нашли.

Мать с благодарностью забрала у меня дочь, а я жестами и на ломаном боснийском сказала ей, что в такую жару не стоит пеленать ребенка. Она кивнула и стала расстегивать блузу, чтобы накормить малышку.

Как ни грустно, забота о человеческом достоинстве сейчас сводилась к поиску подгузников для маленького ребенка и крыши над головой для него и его матери. Как могли преступники, затеявшие эту этническую чистку, довести людей до того, чтобы дети лежали в экскрементах, боролись за глоток воздуха и были лишены права расти в безопасном окружении, среди родных?

Команда работала на износ. Многие из вновь прибывших на пути к нашему безопасному лагерю спали в горных пещерах или под кустом. Родители находились в полубессознательном состоянии, дети истощены, и во всех взглядах сквозило выражение затравленности. Вселившийся в них ужас был даже сильнее горя и боли, а крайняя усталость сопровождалась подозрительностью к новому окружению.

Переходя от семьи к семье, я продолжала раскрывать спеленатые тельца, чтобы остудить перегретых и измученных младенцев. Одного ребенка скручивали судороги, и пожарные быстро перенесли его в грузовик, чтобы отвезти вместе с матерью в госпиталь на холме. У мужчины с огнестрельной раной не могли остановить кровотечение, и его тоже погрузили в тот же грузовик.

Беженцев размещали в огромных палатках, которые на ближайшие несколько дней должны были стать их домом. Они с неохотой входили в темные недра, в тесноту и отсутствие элементарных удобств, где им придется спать бок о бок с совершенно незнакомыми людьми. Мы раздали продуктовые наборы, объяснили правила и требования, запрещавшие разжигать огонь, и попросили пользоваться туалетом, а не справлять естественные надобности в палатке.

Мы оставили беженцев в темноте, отовсюду слышался плач или хныканье детей. Страдания, ужас, горе и отчаяние звучат одинаково на всех языках, а темнота лишь делает эти звуки страшнее.

Следующей ночью все повторилось снова.

С губ женщины сорвался жуткий стон. Откинув с ее лица влажные волосы, я оглянулась на своих спутников. Шахтерский фонарик на моей голове выхватил из темноты три пары озабоченных глаз. В шести метрах горел единственный прожектор, освещая ночь и длинную вереницу автобусов перед нами.

– Oui, – кивнул мне Жан-Поль. – Le temps pour pousser. – Этой женщине, только что вышедшей из автобуса, пришло время рожать.

– Хорошо, – сказала я, поворачиваясь спиной к женщине, схватившей меня за край футболки в неконтролируемом усилии.

Она опиралась спиной на колесо автобуса, в то время как Жан-Поль подкладывал под нее мою куртку и стерильную пеленку. Я заглянула ей в глаза и на ломаном албанском сказала, что она должна тужиться. Потом перешла на боснийский и произнесла guranje, для полной ясности снабдив слова звуковой имитацией. Обхватив ее правой рукой, я изобразила глубокий вдох и потуги. Слава богу, что с этого момента природные инстинкты взяли свое. Пожарные принялись хлопотать над роженицей, а я, взглянув на нее после двух сильных потуг, увидела появившуюся макушку ребенка.

– Attendez une seconde, – последовал резкий приказ Жан-Поля. Он старался не допустить у роженицы разрывов, и теперь, когда голова вышла из родовых путей, ему нужно было замедлить течение родов.

– Poor marlo, – сказала я роженице на плохом боснийском. – Тише, подожди! – И тут же поверхностно задышала, чтобы показать ей пример.

Жан-Поль снова кивнул, и мы всем многонациональным отрядом стали призывать ее тужиться. С утробным криком женщина собрала все оставшиеся у нее силы и в одной мощной потуге вытолкнула тельце ребенка на руки поджидавшего Жан-Поля.

– C’est un garson! Мальчик! – Жан-Поль сиял. В глазах его стояли слезы. Он показал новоиспеченного представителя человеческой расы матери, и крохотное существо исторгло первый возмущенный крик.

Этого ребенка не ожидали ни красивенький коврик в форме зайчика, ни модная одежка, ни пушистые полотенца. Его положили на простую стерильную пеленку, чтобы обработать пуповину и прочистить дыхательные пути. Как только Жан-Поль и остальные закончили с малышом, я стянула свою футболку с надписью «Кеа», вывернула ее наизнанку, на более чистую сторону, и передала пожарным, чтобы завернуть в нее мальчика. Как же я была рада, что на мне в тот день был надет бюстгальтер в форме маечки. Уложив новорожденного в руки матери, я помогла ей расстегнуть верх платья и приложить ленивый ротик к груди. По моим щекам теперь бежали слезы. К тому времени принесли носилки, и мать с сыном доставили в грузовик, чтобы отвезти их в госпиталь для осмотра и освобождения от плаценты. Я забралась на колесо грузовика и осторожно поцеловала женщину в щеку.