Читать книгу - "127 часов. Между молотом и наковальней - Арон Ральстон"

Сняв рюкзак, я достаю черный тканевый мешочек, в котором храню цифровую камеру. Зажав открытый конец чехла зубами, беру нож в левую руку и бью по сшитому краю, стараясь не попасть себе в лицо. Легкий материал рвется без труда, и я засовываю левую руку в тканевую трубу. Помогая себе зубами, натягиваю мешок на левый локоть, так у меня получается подобие рукава. Я разбираю часть полиспаста и наматываю на правую руку еще два оборота фиолетовой стропы, протягивая в зазоре между рукой и стеной — там, где не могу просунуть изоляционный мешок от кэмелбэка. Кроме того, я натягиваю зубами еще одну часть якорной системы — кусок желтой стропы — и отрезаю от нее ножом примерно полтора метра. Затем вытаскиваю буррито из пакета, целый кидаю на дно рюкзака, а надкушенный кладу в карман. Мне нужен пакет, в который их завернули в магазине. Этот пакет я надеваю на правый бицепс и закрепляю желтой стропой. Теперь для правой руки у меня тоже есть длинный рукав.

Нужно сделать то же самое, чтобы утеплить нижнюю часть тела, смастерить штанины из оставшихся пятидесяти метров веревки, которая лежит передо мной на полке грязной желто-зеленой бухтой. Двадцать минут уходит на каждую ногу, но мне удается обернуть их от бедер до носков приблизительно тридцатью оборотами. Я смотрю на это все и мне смешно: веревочные петли лежат плотно и похоже, будто на меня напали два одинаковых, сантиметровой толщины, зеленых питона. Когда я повисаю в обвязке, веревка давит на колени, поэтому я ослабляю петли и поднимаю свою подвеску на несколько сантиметров. Пожалуй, я нашел самое удобное положение с того момента, как попался в ловушку.

Теперь, когда вокруг икр намотаны веревки, я могу опереться на скальную полку. Это та самая полка, с которой я боялся свалиться спиной вперед, если увернусь от летящего валуна. Даже если бы я тогда упал, мне было бы проще с переломом голени. Думал ли я об этом, беспокоился ли о том, чтобы уберечь голову? Все произошло так быстро… и в то же время очень медленно. Сколько времени у меня было на то, чтобы отреагировать? О многом нужно было подумать в ту долю секунды, когда я решил отбить падающий булыжник. Почему я сделал именно так? Скорее всего, я думал, что смогу перенаправить камень в сторону от головы, как это было с булыжником примерно такого же размера на вершине Крестон-Нидл.

В тот раз у меня решительно не было другого выхода: если бы я не перенаправил камень, тот проломил бы мне грудную клетку и я отправился бы в свободный полет с высоты четырех с лишним тысяч метров. Это была весна 2000 года, я только что сделал соло-восхождение по северо-западному кулуару на пик Крестон и шел по гребню между пиками Крестон и Нидл, вооружившись трекинговыми палками и без кошек. Я был в весьма напористом настроении и, вместо того чтобы пойти по документированному и размеченному маршруту наименьшего сопротивления, решил проложить свой вариант траверса, захватив большой кусок северного склона между двумя вершинами. Обычный маршрут никогда не проходит по северной стороне, и этому есть логичное объяснение: дважды мне пришлось пролезать свободным лазанием пятерочные скалы. На ногах при этом у меня были тяжелые альпинистские ботинки, и я ощущал каждый сантиметр из всей тысячи метров между мной и озером Аппер-Саут-Колони. Потом я уткнулся в скалу Черный Жандарм, через которую нужно было как-то найти путь на южный, более простой склон. В пятнадцати метрах надо мной короткий, крутой, разрушенный и камнеопасный кулуар с небольшим нависанием в верхней части заканчивался трехметровой скальной плитой. В нависающей части ширина кулуара была не больше метра, и я подумал, что смогу встать враспор в пятидесятиградусном кулуаре и, используя каминную технику, перевалить через карниз. Возможно, мне повезет угодить прямо на конгломератный склон — лестницу, по которой я закончу траверс к вершине Нидл.

Но все вышло не так. Когда я подлезал уже к верхней части кулуара и схватился за нависание, вся плита пришла в движение. Большая каменная пластина расклинилась между двумя державшими ее скальными башнями и поехала на меня. Твою мать! Я обнял плиту и начал падать спиной вперед, слившись с ней воедино, пока в полете мой торс не развернуло влево. Спиной я стукнулся о правую стенку, тут же камень впечатался мне в грудь, выдавливая из легких остатки воздуха. Падая на каменистую осыпь, я все время пытался отпихнуть этот камень от себя, от корпуса, спустить его мимо ног в нижнюю часть кулуара. От резкого удара под дых я согнулся вперед, руки уперлись в стенку кулуара, голова дернулась вниз. На моих глазах камень дважды отскочил от осыпи и резким толчком катапультировался с края обрыва, увлекая за собой шлейф длиной несколько сот метров из выбитых мелких камней. Если бы я не стукнулся спиной о стенку и не сохранил вертикального положения, то полетел бы и дальше в компании булыжника. Вскоре мне удалось восстановить дыхание, но никак не уверенность в себе. Перейдя кулуар, я выбрался на более простой, южный склон Нидл.

Полчаса спустя, когда до вершины мне оставалось каких-то десять метров по высоте, я остановился. Чудом миновавший меня несчастный случай никак не шел из головы. Я не удосужился даже сменить тяжелые альпинистские ботинки на скальные туфли и сделать второй подход к вершине. С меня было достаточно. Я прекратил восхождение и отправился вниз весьма дурацким путем, по южной стене Нидл. Мне пришлось метаться между четырьмя зазубренными скальными контрфорсами и промежуточными полками, натыкаясь на спусковые петли, которые явственно демонстрировали, что я был не первый, кто сбежал, не закончив траверса. Пока я не спустился до 4000 метров — до ровного места — и не встал твердо на ноги, меня обуревали отчаяние и острое сожаление о том, что я не могу позволить себе роскошь спуска дюльфером. Вернувшись к пикапу, я включил любимый диск «Пинк Флойд» и несколько раз прокрутил песню «Бесстрашный».^[64] Я пел вместе с группой, и первые слова песни врезались мне в мозг: «Говорят, что гора слишком крута для восхождения. Взойди на нее». Гора Крестон-Нидл отбила мою атаку, но, вдохновленный музыкой, я вернулся на следующее утро и сделал эту вершину. Глядя сверху вниз на высшую точку, достигнутую днем раньше, всего в нескольких метрах от вершины, я думал, насколько хрупкая это материя — уверенность в себе, насколько тонка связь между телом и разумом в непредвиденных ситуациях. Единственное, чего я не понял в тот раз, — что если камень летит тебе на голову, не всегда стоит отбивать его руками.

В моей душе зашевелилось нечто невесомое, и я понимаю, что настало время помолиться. Я еще не делал этого здесь. Сейчас я готов. Я закрываю глаза, кладу левую кисть на валун и прижимаюсь к ней лбом:

— Боже, я обращаюсь к Тебе за советом. Я попался в ловушку здесь, в каньоне Блю-Джон… Ты, вероятно, об этом уже знаешь. Так вот, я не знаю, что мне делать. Я попробовал все, что только смог придумать. И сейчас мне очень нужны новые идеи. Если я должен продолжать что-то из того, что уже попробовал, — ампутировать руку или двигать валун, — дай мне знак.

Подождав с минуту, я медленно поднимаю голову, пока в поисках ответа не упираюсь взглядом в бледное сумеречное небо. И сам удивляюсь тому, что какой-то частью сознания ожидаю наглядной подсказки, позволившей бы мне решить дилемму. Я ловлю себя на том, что внимательно разглядываю каменные стены, будто ищу какие-нибудь начертанные сверхъестественной силой иероглифы. Разумеется, ничего нет. Никакого метафизического совета, никакого Божественного предписания на песчанике. А что я хотел увидеть? Вихрь в облаках, который назвал бы мне день и время, когда придет помощь? Петроглиф, изображающий человека с ножом? Измученным сознанием пытаясь скрыть разочарование, я снова начинаю молиться, и сарказм пропитывает каждое слово.