Читать книгу - "Арена XX - Леонид Гиршович"

«Мало ли кому что хотелось…» Ударился Мишаня оземь и обернулся товарищем Трауэром:

– Сперва посмотрим, что у вас на антирелигиозном фронте делается. Чтоб пошлятина не получилась. Проходил, вижу: мой персонаж «Отче наш» шепчет. «Ты чего, молишься?» А он: «Заходите, заходите». Уговорил, речистый.

– Очень будем рады вашим замечаниям, товарищ Трауэр. Артисты, конечно, волноваться будут, очень строго их не судите. Меня – по всей строгости.

– Вы что же, контрреволюционный элемент, чтоб вас по всей строгости? (Я ей покажу… «сыну-у-у-лю».)

Кто не баловался «представлением представления»? Все. От Шекспира до Хичкока. Экспозиция экспозиции, театр в театре. Особенно когда это «представление любительского представления». (А уж как советская «сарафанная самодеятельность» напрашивалась быть сыгранной! Отечественный кинематограф на этом душу отводил.)

Ведущая – травести: фрак, цилиндр, густо набеленное лицо, колечки наведенных усиков. Свою речь сопровождает плавным движением рук, напоминающим не то игру на арфе в древнем Египте, не то прогноз погоды по центральному телевидению:

Царь Никита жил когда-то…

под таперскую дробь в виду огромной кровати под балдахином ходит часовой взад-вперед, проделывая с ружьем положенные экзерциции, —

Праздно…

движется пахарь, тяжело навалясь грудью на плуг, —

весело…

рыдающую бабу пытаются оторвать от его бездыханного тела —

богато…

Та же баба, крестясь, просит подаяние. Часовой вскидывает винтовку и стреляет в нее. Проносится хоругвь: «Кровавое воскресение» —

И земля его цвела… —

над телом женщины распустились красные цветы.

Тут у Ведущей заело пластинку: «И от разных матерей прижил сорок дочерей… и от разных матерей прижил сорок дочерей…» – повторяет она. При этом всякий раз очередная фигура в ночной сорочке исчезает за пологом, а возвращается с куклой в руках.

Полог распахивается. «Уф!» Царь Никита в изнеможении встает с перин. Перед ним нежно-розовый деревянный поросенок. Вбегают мамки, держа прижитых с ним кукол вверх ногами. Мамки закатывают глаза и тычут пальцами туда, где у одних лишь кукол ничего не бывает.

Ведущая:

Сорок девушек прелестных,

Сорок ангелов небесных.

– То-то и оно, что ангелов небесных, – шепчется народ. Существо в кудряшках со стрекозьими крылышками вдруг присело, подхватив юбку, а изо рта в ночной горшок забила струйка.

Один посадский другому:

Одного не доставало.

Подбегает третий:

Да чего же одного?

Те пугаются:

Так, безделка. Ничего.

Царь с убитым видом подпирает кулаком голову. Поросенок валяется на полу.

Как быть? Помоги мне Бог.

Набольший Боярин объясняет кучке бояр:

У царевен между ног…

Бояре:

Что такое?

Набольший Боярин:

Ничего.

Ничего иль очень мало.

Все равно не доставало.

Все перешептываются, покатываются со смеху – мужики, бабы, фабричные.

Как узнал о том народ,

Всякий тут разинул рот, —

и кто-то замечает:

Но тихонько, а то ах!..

Просыпаюсь в Соловках…

Живая картина: говорящего хватают и волокут. Пристав – важно и строго:

Царь издал такой указ, —

читает. Все с обнаженными головами опускаются на колени.

Если кто-нибудь из вас!.. —

подносит палец к губам: «Тсс!».

То шутить я не привык.

Бабам вырежу язык.

А мужчинам нечто ху-у-же,

Что порой бывает туже.

Жены повскакивали с колен. Хватаются за голову. Без умолку что-то тараторят. Мужчины позатыкали себе уши.

Ведущая, доверительно подмигивая вам, нам, им – всему свету по секрету:

Жены, бедные, боялись,

Чтоб мужья не проболтались

Втайне думали мужья:

Провинись жена моя…

Под «Шествие сардара» Ипполитова-Иванова слуги под руки подводят к Царю Набольшего Боярина. Царь сидит, подперев голову обеими кулаками, но от этого мыслей в голове не прибавляется. Корона закатилась под стол, ею увенчан поросенок. Боярин бухается Царю в ноги:

О премудрый государь,

Расскажу, что было встарь.

Баба ведьмою слыла.

Что поволишь, все могла.

Дело всякое поправит,

А что надо, то и вставит.

Вот ее бы разыскать…

Царь как завизжит – коронованным поросенком:

Так за ней сейчас послать! —

да как вскочит, как затопает.

Бояре попрятались, одни шапки выглядывают. Мамки своих кукол качают, чтоб угомонились, не орали. И уже скачут на палочках верхом царевы вестники, только морды у палочек не конские.

Ведущая апарте, тыльной стороной кисти прикрыв краешек рта:

Вот секретно, осторожно,

По курьерской подорожной

И во все концы земли

Были посланы гонцы,

Выползов несется вскачь, едва не сбил с курьих ножек избушку. Но Баба Яга хватает вздыбившегося «коня» под уздцы и мигом укрощает (Трауэр ни за что не признал бы в ней Саломею Семеновну). Обессиленный скачкой, Выползов стоит, качаясь, тонкая рябина. Баба Яга, склонив голову, подложила под щеку обе ладони: баиньки, сынуля…

Нет! И на пальцах объясняет, почему он здесь. Соединил большие и указательные пальцы против причинного места и покачал головой.

Баба Яга быстро все смекнула, начинает колдовать. Вбегает бес: чего надобно, жено? Распахивает черный плащ на красной мефистофельской подкладке. С лубочной непосредственностью Саломея Семеновна показывает на себе изъян в строении царевен. Бес разразился оперным смехом. (На память приходит такое, о чем лучше бы не помнить: прожектор выхватывает из мрака клык бороды. «Очень хорошо, товарищ Трауэр», – сказал ему тогда бес. Это было в актовом зале крещено-татарской школы… «Гражданин Трауэр, расскажите о ваших преступных связях с Троцким».)

Бес исчезает и возвращается с полным ящичком.

Полон грешными вещами,

Всё отборные, с кудрями, —

нахваливает он свой товар. Ведьма придирчиво перебирает: и на свет посмотрит, и понюхает. Даже вспотела. Ведущая обмахивает ее своим цилиндром, говоря:

Ведьма все перебрала,

Сорок лучших оточла,

Их в салфетку завернула

И на ключ в ларец замкнула, —

и пригрозила гонцу пальцем. Тот послушно кивает, однако… Скачет-то он на коньке, которого и родной матери показать «соромно». Ну и… сами понимаете. Он и в замочную скважину глядит, и к уху приложит, и потрясет – ничего. Потянул носом, брови в приятном изумлении подпрыгнули.