Читать книгу - "Арена XX - Леонид Гиршович"

Крестоносцы РАПП – с ее лапп-капп-хапп (харьковская Ассоциация) и др. – представляли собою орден самцов пролетарской литературы. Некрасовский кураж «пощупаем-ка баб»[26], свидетельствовавший социальную близость, трансформировался в кураж туалетной комнаты в мужском учебном заведении: кто дальше бросит персидскую княжну. В письмах к Гусеву, иллюстрировавшему «Повесть о сыне», с которым они коротко сошлись в Голицынском доме отдыха, Трауэр, верный правилу «не хочешь выглядеть провинциалом – звучи циником», расписывает свои подвиги «передовика-забойщика». Дама, которая «спускает в промышленных количествах», пока муж жужжит, это мадам Потифар-Брук. С нею события развивались так. Огненные стрелы жены привели Трауэра в пыточное кресло мужа. Трауэр разинул рот, и перед Марком Захаровичем открылось необозримое поле деятельности: рви – не хочу.

– Ладно, попробуем что-нибудь спасти. Я – художник-реставратор, – он тихонько принялся напевать на разные лады: «Я художник-реставратор…». – У нас в семье одни художественные натуры… Вы, как писатель, должны это оценить… Нуте-с… Так-с… Моя жена, видите ли, особа увлекающаяся, разносторонняя. То у нее лекции по психологии, то у нее НАТЕС. И дочь точно такая же. На конкурсе юных дарований заняла второе место. Пианистка. А первое уже какой-то великовозрастный занял… Сейчас будет немножко неприятно…

………………………………………..

………………………………………..

Мужчины не только делятся на тех, что кричат, и тех, что молчат, когда им, к примеру, сверлят зубы. Так же делятся они на тех, кому чудятся любовники в ветряных мельницах, и наоборот – кто предпочитает ничего не видеть и не слышать. И хотя с последними проще, иметь такого мужа мало чести. «Мой – зверь, убьет. Страшное дело, какой Отелло», – то есть может оно и тяжко, но не для самолюбия. А скажешь: «Моему плевать» – получается, ему на тебя плевать. Нет уж.

Есть разные школы, от «не хотеть ничего знать» в случае мужчины до «не давать оснований» в случае женщины. Второе с возрастом дается («не дается») легче. Но мы говорим о мужской ревности. Бог – мужчина, каково было бы Его народу, если б вдруг Он оказался подкаблучником: «Да кадите, кому хотите, Я сделаю вид, что не вижу, худой мир лучше доброй ссоры». Нет, только не это. Лучше: «Мой – зверь, убьет. Почернел от ревности».

Брук отыгрывался на чужих зубах. Три дня Трауэр изъяснялся исключительно гласными, словно передразнивал собственную фамилию, так ему было «ауэ». Язык не узнавал ландшафт, пугливо сторонясь незаживших солончаков.

– Чего ты, Мишка, пришел? Полежал бы, в кино бы сходил.

– Ауэ, – нёбом отвечал Мишка, что означало: «Я уже». Он уже и лежал, и ходил в «Иллюзион» на «Мишку против Юденича», где дебютировала будущая Золушка. «Правда» писала: «Фильма впечатляет, хотя сделана неровно, не без шероховатости».

– Ну тогда сиди, поддержишь морально.

Драматургу Звонкому-Гулько на секции дали поручение: взять шефство над самодеятельным коллективом. Отчет о проделанной работе он начал с того, что сказал:

– А почему бы не инсценировать «Повесть о сыне»? Я лично как драматург обеими руками «за». Пьес о Гражданской войне нет.

Голоса: «Есть, целых две, Тренёва и Булгакова». На это оратор возразил:

– «Любовь Яровая» – это типичная драматургия попутничества. Подспудное кулачество. Примазаться к Горькому, чтоб назваться пролетарским писателем. Лучше уж махровая белогвардейщина, леонидандрейщина, как у Булгакова. Целишься и бьешь прямой наводкой.

Долг платежом красен. Трауэр оценил и дальше одобрительно кивал. Звонкий-Гулько все не мог расстаться с артиллерийской метафорой:

– Наш репертуар нуждается в боеприпасах. Это особенно заметно на примере рабочей самодеятельности. Люди своими силами пытаются добрать то, что мы им недодаем.

Трауэр подумал: «А почему бы не подать заявку на киносценарий? Такую: “Есть глубокие содержательные фильмы о революции, а Гражданская война – сплошь зубоскальство да цирковые наездники. Пора с этим кончать. “Повесть о сыне”. По одноименной повести Михаила Трауэра. В фильме сын мстит за отца”».

– При «промкооператорах» есть драмкружок, – продолжал Звонкий-Гулько. – Они гвоздят самодержавие тем, что поставили сатирическую сказку Пушкина «Царь Никита и сорок его дочерей».

Большинство на секции активно не читало ничего. Трауэр исключения не составлял, но «Царя Никиту» или «Гаврилиаду», например, держал в уме – еще с тех пор, как подьячим известных рифм подвязался в Москательном ряду. Увлекающаяся и разносторонняя Саломея Семеновна выступает в таком спектакле, что мужа на премьеру не пригласишь. Бегом туда.

«Дворец Культуры Работников Промкооперации» – читалось издалека. Бесцветный конструктивистский опус в форме латинской буквы L похоронил в себе кирпичную лютеранскую кирку[27]. Перед киркой, ставшей мотыгой, Трауэр увидел девочку. Привычно присев спиной к стене, она бросала назад мячик: тот отскакивал от стены и, ударяясь о землю, пролетал у ней между ног, как Чкалов под мостом, – и прямо в руки. А на лавочке сидел Выползов, шевеля губами, закрыв глаза, как будто сидел на церковной скамье внутри здания – в его прежней красно-кирпичной редакции.

– Что ты тут делаешь?

– Учу роль.

И ты, Брут? НАТЕС – это Народная Театральная Студия, которой руководит Шерешевский, в прошлом поэт-символист.

– К нам приходил драматург Звонкий-Гулько. Между прочим, предлагал, по вам пьесу ставить. Я бы играл в своей роли.

– А сейчас ты в роли кого?

– А вы на репетицию сходите, посмотрите. Я царев гонец, такое представляю – мамашу пригласить соромно. Вам понравится.

– А что ты на Комлева делал? Я тебя там как-то видел.

– А это мы к Шерешевскому на первую читку ходили. Здесь нельзя было, здесь проходил декадник свободных женщин.

Шерешевский – «вольно-выселенец» – оказался высоким, тощим, неприлично долгоухим. Мочки с готтентотский передник. Голый череп порос верблюжьей колючкой. Сразу видно: не человек сцены.

– Мне пришла в голову счастливая мысль: вас инсценировать.

Хотя Трауэр был в курсе, кому обязан этим счастьем, это небольшое искривление истины было ему приятно: раб да знает ясли господина своего (как говаривал надзиравший за порядком на рынке Яков Ильич, разглаживая свой полицейский ус и опуская в карман причитавшееся). Ищущий взгляд Шерешевского говорил: ищу путей исправления, только укажите.

– У нас сейчас тема: «Пушкин – веселый безбожник». Остановились на «Царе Никите и сорока его дочерях». Но поставить героическую пьесу очень бы хотелось. «Повесть о сыне».