Читать книгу - "Солнце, сердце и любовь - Дмитрий Вощинин"

Вообще разговоры с сыном у него не получались. Недопонимание это возникло давно и росло все больше и больше.

– Но ведь надо жить, – скованно вымолвил отец.

– А зачем… жить в этом дерьме?

– Ну-ну, ты ведь молодой человек… все впереди.

– Впереди, – ухмыльнулся сын, – Да эти самонадеянные скоты-манагеры разве дадут жить… у них в глазах только свои корыстные интересы… А научно-технический персонал для них просто дерьмо… Говорят: «если вам что-то не нравиться, наберем приезжих гастарбайтеров с востока»

Роман Григорьевич молчал. Валерий опять не сдержался:

– Обстановка в коллективе ужасная из-за боязни увольнения…

А я открыто сказал, что они все – говно на палочке! – выпалил он.

Роман Григорьевич после длительной паузы в надежде посмотрел на сына:

– Все это можно пережить…

Глаза сына опять приняли болезненный вид.

– Ладно… Вот ключи… Съезди на квартиру, привези… спортивный костюм, пару футболок, рубашек, тапочки, бритву, пасту… посмотри сам, а то я попал сюда неожиданно… по «старой наводке».

– Хорошо… Привезу часа через два… Потом и поговорим.

– Отец, не надо разговоров, – отрезал сын.

Роман Григорьевич вышел из палаты немного сгорбившись.

В квартире сына он понял, что разговоры, правда с более искренними словами, обязательно нужны.

В комнате и на кухне не было беспорядка: посуда вымыта, в холодильнике необходимый запас продуктов, все вещи аккуратно сложены в шкафу.

Роману Григорьевичу часто приходилось жить одному, и он где-то внутри с удовлетворением ощутил свой характер в сыне.

«Видимо, стресс на работе или неожиданное воздействие извне заставило его опять прибегнуть к наркотикам…» – с беспокойством подумал он.

Роман Григорьевич всегда чувствовал много своего родного в поведении сына, и эта внутренняя схожесть в характерах часто обогревала душу.

Он помнил, каким умненьким и подающим надежды был его Вава. Так он назвал себя сам в три года, а потом это имя привилось надолго и несло какой-то непередаваемый шарм. В школе кроме похвал от учителей он не слышал никаких педагогических советов.

Как он радовался, что сын успешно поступил в МГУ на факультет, о котором мечтал… Его приглашали по обмену студентами в другие страны, но Роман Григорьевич его убедил, что надо остаться в родной стране.

«Может, в этом я погорячился?» – промелькнуло в голове.

Потом работа сына в аспирантуре за мизерную зарплату. После женитьбы надо было думать о собственной семье. Роман Григорьевич изредка помогал деньгами, но сын по настоянию жены все-таки принял решение работать в коммерческих структурах с так называемым «прикладным научным направлением».

«А ведь я сам любил науку… Почему стал коммерсантом?… Видимо, не от хорошей жизни…» – мучительно признавался самому себе Роман Григорьевич.

Он прекрасно знал и на собственно примере не в меньшей степени пострадал от бездарных либеральных реформ, но он понимал, что по сравнению с жизненными ценностями и здоровьем все это было ничтожным и маловажным. Теперь он ощущал, как трудно здесь жить с чистой молодой и открытой душой.

«При такой экономической ситуации достанется и реформаторам, и зря они думают, что спасутся со своим награбленным мешком», – успокаивал себя он.

В дверь позвонили. Роман Григорьевич, не удивившись звонку, открыл ее.

На пороге появился с нагловатым взглядом человек лет сорока пяти не русской национальности. Он уверенно смотрел на открывшего дверь.

– А где хозяин квартиры? – язвительно и чуть ласково произнес незнакомец.

– А зачем, собственно, он вам?

– По делу.

– Я его отец, а вы кто?

– Так… Друг…

«Ну, на друга-то ты явно не тянешь», – подумал Роман Григорьевич.

– Я принес и хотел ему передать кое-что… – продолжал гость.

– Ему ничего не надо.

– Ну, это наше дело… И я хотел помочь ему… продать квартиру… нашел выгодного покупателя, – продолжал наступать незнакомец.

– Я думаю, что он поспешил продавать квартиру.

Незнакомец ногой уперся в дверь, и она не могла свободно закрыться.

– Это ты зря, батя, пузыришь…

– Я совладелец квартиры, – соврал Роман Григорьевич, – и объявлений по продаже не давал…

Неприятный человек, нисколько не смутившись, молчал, явно затягивая время.

– Знаю, что объявлений не было, – ухмыльнулся он.

– Тогда в чем дело?

– Подумай, хозяин… Ты не возьмешь нигде такой цены, – настойчиво с чувством своего превосходства, праздновал предвкушаемую победу.

– Не знаю, – опрометчиво ответил Роман Григорьевич.

Он понял, что сделал ошибку, продолжив разговор, но было уже поздно.

– Чо она тебе далась?… Окна выходят на проезжую часть… Шум… пыль.

– Я еще раз говорю… Квартира не продается… Уберите ногу, – резко отодвинул он незнакомца и закрыл дверь.

– Ну, гляди, – услышал он неприятный голос.

Роман Григорьевич собрал вещи в спортивную сумку и спустился вниз к машине. Укладывая сумку в багажник, он вдруг вспомнил, что забыл зубную пасту и щетку. Возвращаться не хотелось.

Напротив через дорогу он увидел аптеку и решил купить там необходимые принадлежности. Он решительно двинулся через дорогу, не переставая думать о предстоящем разговоре с сыном:

«Что же сделать?… Надо как-то убедить… Как сказать, что надежда всегда есть… чтобы было понятно? Как вернуть его к радостям жизни?»

Удар справа резко затормозил его мысли. Он упал, не чувствуя боли, и попытался встать. Силы оставляли его, и он увидел, как ботинок отскочил далеко в сторону.

Роман Григорьевич еще долго лежал неподвижно. Машина, сбившая его, на большой скорости исчезла с дороги. Вокруг собирался народ. Потом он увидел приближающиеся лицо полицейского и сигналы скорой. После этого он ничего не видел и не слышал.

Сознание пришло позже.

Роман Григорьевич, ничего не понимая, лежал на столе и видел только внимательно смотрящий на него многоглазый, словно циклоп операционный светильник.

«Неужели это все… Как просто… И ясно…

«Слава тебе безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король», – откликнулся голос сердца стихами Ахматовой.

Он слабо чувствовал свое распростертое тело, слышал голоса, торопливые прикосновения незнакомых рук к телу и ощутил, как в вену руки вошла игла. И потом убаюкивающая тишина.

Врачи боролись за его жизнь, но повреждения были несовместимы с жизнью.