Читать книгу - "Путешествие в Индию - Эдвард Форстер"

Уполномоченного врача дома не было.

— Но разве сагиб не оставил мне записки?

Слуга ответил равнодушным «нет». Азиз пришел в отчаяние. Это был тот самый слуга, которому он когда-то забыл дать на чай. Исправлять положение поздно, потому что в холле были люди. Азиз был убежден, что Каллендар оставил ему записку, просто слуга из мести не хочет ее ему передать. Пока они спорили, люди из дома вышли. Это были две дамы. Азиз приподнял шляпу. Шедшая впереди женщина в вечернем платье посмотрела на индийца и инстинктивно отвернулась в сторону.

— Миссис Лесли, смотрите, экипаж! — воскликнула она.

— Наш? — спросила вторая, покосилась на Азиза и сделала то же, что и первая леди.

— Надо смиренно принимать дары провидения, — визгливым голосом отозвалась первая, и обе вскочили в двуколку.

— Тонгавалла,^[4] в Клуб, в Клуб! Почему этот дурак не трогает?

— Поезжай, я расплачусь с тобой завтра, — сказал Азиз вознице и вежливо добавил, когда двуколка тронулась: — Прошу вас, леди.

Они ничего ему не ответили и продолжали заниматься своими делами.

Все как обычно, сказал бы по этому поводу Махмуд Али. Неизбежное высокомерие и плевок в лицо — они проигнорировали его поклон, забрали его экипаж. Могло быть и хуже. Единственное, что его утешало, — это то, что мадам Каллендар и Лесли были так толсты, что едва не опрокинули легкий экипаж. Будь на их месте красивые женщины, Азиз ощутил бы более болезненный укол. Он обернулся к слуге, дал ему пару рупий и снова спросил о записке. Слуга, сразу ставший вежливым, дал тем не менее прежний ответ. Майор Каллендар уехал полчаса назад.

— И ничего не сказал?

Он сказал «чертов Азиз» — по крайней мере это были единственные слова, которые разобрал слуга, но он был слишком вежлив, чтобы повторить их доктору Азизу. На чай можно дать либо слишком мало, либо слишком много — до сих пор не отчеканена такая монета, за которую можно купить правду.

— Тогда я напишу ему записку.

Азизу предложили войти в дом, но он был слишком горд, чтобы воспользоваться этим предложением. Ему принесли бумагу и чернила на веранду. Азиз принялся писать: «Дорогой сэр, получив ваше распоряжение, я поспешил явиться, как надлежит подчиненному…», но затем остановился.

— Скажи ему, что я приходил, этого будет достаточно, — сказал он, разрывая на части свой протест. — Вот моя визитная карточка. Вызови мне экипаж.

— Господин, все экипажи сейчас в Клубе.

— Тогда позвони и скажи, чтобы его прислали на станцию.

Видя, что слуга поспешно бросился исполнять распоряжение, Азиз воскликнул:

— Ладно, ладно, не стоит, я, пожалуй, пройдусь пешком.

Он взял у слуги спички и закурил сигарету. Услужливость этого человека, пусть даже купленная за деньги, успокоила его. Ему будут оказывать знаки внимания до тех пор, пока у него есть рупии, а это уже кое-что. Но прах отношения англичан надо отряхнуть с ног любой ценой! Надо бежать отсюда, оказаться в привычной обстановке, избавиться от пут английских сетей! Он отправился домой пешком, и с непривычки это было тяжело.

Азиз был небольшого роста, но спортивен и при его изящном сложении очень силен. Тем не менее ходьба утомляла его, как утомляет она любого в Индии, кроме вновь прибывших. В индийской почве есть что-то глубоко враждебное человеку. Она либо податлива, и нога утопает в ней по щиколотку, либо очень тверда, и тогда камни и кристаллы больно давят на подошву. Постоянное чередование этих неприятностей сильно утомляет. Азиз был обут в легкие туфли, а это не самая подходящая обувь для сельской местности. Он решил передохнуть и завернул в мечеть.

Эта мечеть всегда ему нравилась. Она была гостеприимной и успокаивала самим видом своего убранства. Во внутреннем дворе — куда входили через полуразрушенные ворота — стоял чан для омовений с чистой проточной водой: чан был подключен к трубам снабжавшего город водопровода. Двор был вымощен растрескавшимися плитами. Внутренняя крытая часть мечети была глубже, чем обычно, — здание было похоже на английскую приходскую церковь с убранной передней стеной. С того места, куда уселся Азиз, виднелись три концентрические арки, темнота за которыми лишь подчеркивалась светом висевшей в проеме лампы — и луной. Фасад при свете полной луны казался мраморным, а вдоль фриза отчетливо выделялись нанесенные черным девяносто девять имен бога, сам же фриз казался ослепительно белым на фоне черного неба. Этот контраст между белым цветом и затемненным содержимым тени очень нравился Азизу, и он всегда старался найти в нем символику истины или любви. Мечеть была мила и дорога Азизу, а потому будила его воображение. Храм иной веры — индуистской, католической или восточно-христианской — навевал бы на него скуку и не казался прекрасным. Здесь же перед ним был ислам, его родина, его предел — нечто большее, чем просто вера, большее, чем боевой клич, — большее, много большее… Ислам — это отношение к жизни, исключительное и надежное, только в нем находят свой родной дом его мысли и его тело.

Он сидел на низкой ограде, протянувшейся вдоль левой стороны двора. Площадка его полого спускалась вниз, к городу, едва виднеясь между деревьями, в мертвой тишине раздавались негромкие звуки. Справа, на холме, в Клубе, англичане слушали любительский оркестр. Где-то били в свои барабаны индусы — Азиз точно знал, что это были индусы, потому что ритм барабанной дроби был чужд его уху. Где-то громко оплакивали покойника, и Азиз знал, какого именно, — он сам выписал днем свидетельство о смерти. Ухали филины, откуда-то прозвучал рожок пенджабской почты. Восхитительно пахли цветы во дворе дома начальника станции. Но единственное, что имело сейчас значение для Азиза, — это мечеть, и он снова обратил на нее свое внимание, забыв об отвлекающих звуках и ароматах ночи. Он наделял мечеть смыслом, какой едва ли вкладывал ее строитель в свое детище. Когда-нибудь он тоже построит мечеть — она будет меньше этой, но обустроет ее с тонким вкусом. Всякий, кто войдет в нее, испытает такое же чувство счастья, какое испытывал сейчас Азиз. Близ мечети, под маленьким куполом, расположится его могила, украшенная персидским стихом:

Здесь без меня грядущие века,

Весенним цветом розы расцветут;

Но те, кто тайну сердца моего

Постиг, взамен мою могилу посетит.^[5]

Он видел это четверостишие на могиле одного деканского царя и считал, что оно исполнено глубокого философского смысла — он всегда считал, что пафос не может не обладать глубиной. «Втайне постичь боль и радость сердца!» Азиз мысленно повторил эту фразу, и на глаза его навернулись слезы, и в этот момент ему почудилось, что одна из колонн мечети едва заметно колыхнулась. Колонна качнулась и отделилась от стены. В крови Азиза пробудилась вековая вера в привидения, но он не пошевельнулся. Потом качнулась другая колонна, затем третья, и во дворе показалась англичанка, вышедшая на освещенную луной площадку. Азиз вдруг ощутил неистовый гнев.