Читать книгу - "Однажды в Бишкеке - Аркан Карив"

Грибоедов лежал обессиленный, ничего не понимающий.

Он глубоко дышал.

Его пугал только треск собственных костей, он его слышал как посторонний звук. Странно, боли никакой не было.

Татарин, согнувшись, вскочил вдруг ему на спину и засеменил по спине ногами, как булочник, месящий в деже хлеб.

Грибоедов дышал глубоко и редко, как в детстве, перед сном.

Тогда татарин напялил на кулак мокрый полотняный мешок, надул его, хлопнул по грибоедовской спине, прошелся по всему телу, от ног до шеи, и бросил Грибоедова с размаху со скамьи в бассейн».

Описание Тынянова, позаимствованное из пушкинского «Путешествия в Арзрум», совершенно точное. И, хотя дело происходило не в тифлисских банях, а в сауне бишкекского борделя «Терпсихора», татарин Фарид как будто читал «Смерть Вазир-Мухтара» и действовал по старинной инструкции. Профессия банщика, видать, очень консервативная, передается из поколения в поколение как есть.

Фарид покончил со мной, потом искупал себя, с непонятной стыдливостью прикрывая рукой свой обрезанный конец, оделся и ушел, обещав прислать мальчика с чаем. Пришел высокий скромный восточный мальчик, принес чаю с чабрецом. Я поинтересовался насчет девушек. На вопрос, каких желает байке, азиаток или славянских, ответил, памятуя секретную записку, что желаю разных. Минут двадцать-тридцать, пообещал мальчик.

Я разлегся на подушках, скрутил джойнт Чуйской долины и стал представлять себя легионером. Болели ссадины и синяки, полученные во время стычек, а порезанное плечо аж просто горело, но настоящего легионера такая боль только тешит.

За всю жизнь не видел более возбуждающей сцены, чем прибытие и экспозиция блядей в салоне «Терпсихора». Они вошли в дверь одна за другой и выстроились передо мной в шеренгу. Азиатки и русские; полные и худые; постарше и помоложе; смуглые и побелее; грустные и повеселее; яркие и так себе. Невольничий рынок! Сладчайшая фантазия школьника-дрочилы!

Я рассматривал их как завороженный, оторваться не мог. А они постояли-постояли и… ушли!

— Куда же они?! — воскликнул я.

— Ну вы же не выбрали никого, — объяснил мальчик. — Да вы не волнуйтесь, сейчас других привезут.

Селекцию я проводил тщательно и с величайшей осторожностью и все же совершил много промахов, пока нашел ту, которую искал.

Первая все время норовила поболтать по мобильному с бойфрендом в Германии; вторая застеснялась и даже разозлилась, когда я предложил ей разделить обязанности с еще одной девушкой; третья пыталась использовать меня для совершенствования в английском, потому что кто-то ей пообещал, что, если она выучит английский, ее возьмут в фирму и будут платить 600 долларов в месяц; четвертая была хроменькая, но умоляла оставить ее, потому что ей, видите ли, нечем платить за квартиру; пятая отвесила мне сомнительный комплимент: «Не знала, что у дедушек такие бывают!» Оторжавшись, я заказал еще одну партию, твердо решив, что эта — последняя. И в этой последней партии я нашел узбечку Залину.

Залина рождена для гарема. У нее длинные черные волосы, смуглая кожа, полные красивой формы груди, живот арабской танцовщицы и ноги исполнительницы фламенко. Она знает и верит, что должна ублажать мужчину. Она шепчет страстно: «Давай, джаным!^[60] Давай, дорогой!» Она вытирает мне простыней вспотевший лоб. Вытаскивает из пачки сигарету, подносит зажигалку. Я отправляю ее к мальчику, чтобы принесла двести грамм коньяка «Манас». Я укладываюсь головой у нее на лоне, себе на колени кладу ноутбук. Этот писательский комфорт обходится мне в восемьсот сомов^[61] в час.

Дедушка Илья, в пижамных штанах и халате, утопал в своем кресле ровно настолько, чтобы еще суметь дотянуться правой рукой до бутылки с кальвадосом, а левой — до сигары. С первой же встречи он дал понять, что принадлежит к масонам. Заграничные напитки в ассортименте это подтверждали. Последующие события тоже.

Мне сдается, что из всех вольных каменщиков дедушка Илья был самым вольным. В советской стране он жил так, как не могли себе позволить ни царь-царевич, ни сапожник-портной. Он не работал, и у него все было. И он имел возможность всецело отдаваться двум любимым занятиям: читать и разглагольствовать. Во мне дедушка нашел внимательного и благодарного слушателя.

— Должны быть люди — хранители смысла, Мартын. Обыкновенного смысла обыкновенных слов. Потому что, когда слова теряют смысл, происходят ужасные вещи, происходят войны. И каждый раз, произнося «я люблю тебя», мы обязаны помнить, какую опасность таит в себе слово «любовь». Ведь в ненависть оно превращается самопроизвольно, энтропически. А на обратный процесс не хватит всей энергии Солнца.

Они жили с Джейн вдвоем в трехкомнатной хрущевской квартире, набитой старой мебелью и книгами. Про родителей Джейн мне было известно только, что они работают геологами в Якутске. Больше ничего. Они никогда не приезжали, а дедушка и внучка почти никогда о них не говорили.

Почему мы с Джейн полюбили друг друга? Этот вопрос интересен только на первый взгляд. На самом деле влюбленность — самое обычное дело. В ней нет абсолютно ничего интересного, она всегда одинакова, эйфорична, а влюбленные настолько глупы, что сочувствовать им можно не больше, чем морским свинкам. Нет, влюбленность не достойна описания. Интерес может представлять только дальнейшая судьба героев. Наша с Джейн оказалась трагической. Но время еще есть, грустить рано.

Во дворе мы играли в старинную русскую игру. Две шеренги наступают друг на друга: «Бояре, а мы к вам пришли!» Сходятся и начинают расходиться: «Молодые, а мы к вам пришли!» Мы — бояре — пришли за невестой, выбрали ее, но те — другие бояре — не торопятся ее отдавать, и после торговли в несколько куплетов, схождений и расхождений, мы требуем: «Бояре, открывайте ворота, отдавайте нам невесту навсегда!» И набрасываемся на упрямых бояр, чтобы отбить невесту. Джейн часто выбирали: волосы-то золотые!

Джейн вывела меня во двор, в свет. Она вообще стала медиумом между мной и миром реальности, который свел с ума не одного матерого математика, а меня, гения, но еще очень маленького и слабого, этот мир грозил просто раздавить. Так случилось, что я родился математиком. Так случилось.

Две фундаментальные области с рождения волновали меня: парадоксы теории множеств и парадокс брадобрея. Все начинается с бесконечности. Не имеет значения, насколько сознательно вы ощущаете бесконечность, ребенок вы или взрослый: бесконечность обжигает всех. Это моменты животного ужаса, агностической безысходности и полной потери смысла. Если всегда можно прибавить еще единицу, если все всегда было и все всегда будет, то для Бога (что бы это ни означало — пусть даже просто уверенность достойного человека действия) места не остается.