Читать книгу - "Однажды в Бишкеке - Аркан Карив"

— Отличная идея, принцесса! Homo ludens! ^[57] До встречи, друзья мои!

Дедушка исчез. Мы с Джейн вошли, взявшись за руки, в зал, наполненный детьми, этими несмышленышами, делающими мою жизнь кошмаром. Взрослые вокруг меня тоже были не слишком знающими, не шибко понятливыми. Но они, по крайней мере, не портили мои книги, не шумели так страшно, легко соглашались оставить меня в покое и, конечно же, не ныли, чтобы я почитал им вслух «Волшебника изумрудного города». Это был единственный способ загипнотизировать назойливых человечков, чтобы получить потом в благодарность полчаса невмешательства. Так что романы я тискаю с малолетства.

«Чем дальше шли путники, тем больше становилось в поле маков. Все другие цветы исчезли, заглушенные зарослями мака. И скоро путешественники оказались среди необозримого макового поля. Запах мака усыпляет, но Элли этого не знала и продолжала идти, беспечно вдыхая сладковатый усыпляющий аромат и любуясь огромными красными цветами. Веки ее отяжелели, и ей ужасно захотелось спать. Однако Железный Дровосек не позволил ей прилечь.

— Надо спешить, чтобы к ночи добраться до дороги, вымощенной желтым кирпичом, — сказал он, и Страшила поддержал его.

Они прошли еще несколько шагов, но Элли не могла больше бороться со сном — шатаясь, она опустилась среди маков, со вздохом закрыла глаза и заснула.

— Что же с ней делать? — спросил в недоумении Дровосек.

— Если Элли останется здесь, она будет спать, пока не умрет, — сказал лев, широко зевая. — Аромат этих цветов смертелен. У меня тоже слипаются глаза, а собачка уже готова».

Все двадцать пять тотошек старшей группы детсада № 127 были уже готовы. В те времена чтение вслух служило очень сильным детским наркотиком. Я закончил. Оставшись без подпитки, расколдованные тотошки издали разочарованное «у-у-у!» и стали нехотя расползаться к своим куклам, машинкам, ксилофонам. А меня ждали великие дела.

— Куда ты? — спросила Джейн.

— Мне надо побыть одному.

Джейн наморщила носик.

— Хорошо. Побудь. А я буду рядом.

И уселась на желтый линолеум.

— Не бойся! Я не буду мешать.

Я подумал.

— Ладно. Но тогда ты будешь Жозефиной. Согласна?

— Согласна, — кивнула Джейн.

Я выложил на пол Тарле и коробку с солдатиками. Сто дней назад, бежав с острова Эльба, я высадился во Франции и, с триумфом пройдя по стране, вернул себе власть. Европейские монархи, эти жалкие трусы, дрожащие от одного упоминания моего имени, объединились в коалицию. Два дня назад под Линьи я разбил пруссака Блюхера. Разбил, но не уничтожил. Маршал Ней задержал без нужды первый корпус, заставив его совершить прогулку между Катр-Бра и Линьи. Если бы не ошибка Нея, под Линьи я мог бы уничтожить всю прусскую армию.

А теперь происходило вот что.

Блюхер — это был пластмассовый буденовец в обгрызенной папахе — находился неизвестно где. На его поиски я отрядил Груши — партизана с ППШ. Утром 17 июня, дождавшись, когда высохнет промокшая от дождя земля, обойдя картонную коробку — замок Угумон, где Веллингтон сосредоточил свои главные силы, — я ударил по его левому флангу. Играть роль Веллингтона выпало пограничнику с собакой. На него наступала конница д’Эрлона — советский воин-освободитель в каске и развевающейся плащ-палатке. После того как д’Эрлон изрядно потрепал противника, я бросил в бой корпус Нея — железного белорусского партизана с бородой и берданкой.

Мы оба, Веллингтон и я, ждали подкрепления. Англичанин надеялся на приход Блюхера; я был уверен, что Груши уже разгромил его и вот-вот присоединится ко мне.

Вдруг в очень большом отдалении, на северо-востоке, у Сен-Ламбер, я увидел неясные очертания движущихся войск. Это, должно быть, Груши! Но вместо партизана к полю боя выскочил буденовец — Блюхер!

Все было кончено. Я проиграл битву при Ватерлоо.

— Зильбер! Зингер! Вам что, отдельное приглашение нужно? Ну-ка быстро построились вместе со всеми на прогулку!

Верные мне гвардейцы выстроились в каре. Преследуемые англичанами, мы начали отход. Жозефина шагала со мной плечо к плечу, пока мы не добрались до беседки.

— Мы будем жить долго и умрем в один день, — сказала она.

— Хорошо. Только я погибну в бою.

Джейн подарила меня восхищенным взглядом. И сделала предложение:

— Давай набедокурим!

Я провалился в сон так же мгновенно, как падает боец, сраженный пулей в сердце. Я парил над землей и пролетал над зелеными холмами. Я видел юрты, пасущийся скот, полуголых людей, борющихся ради забавы; как доят козу, я видел; детей в пестрых одеждах и цветы у самых моих глаз с белыми соцветиями и терпким запахом. Я скакал верхом, девушка догнала меня и ударила плетью по лицу. Я делил пищу с большой семьей, я ел баранину, запивал ее айраном, старуха склонилась ко мне и прошамкала: «KŸн мурун айтылган нерсе ишке ашып. Бардыгы Пишпекке чогулушат». И сразу же грянул бой. Бой шел прямо здесь, прямо здесь, где мы живем. И я метался с МАГом в руках и двумя закинутыми на плечо М-16 мэкуцар^[58], но у меня не было ни единого патрона. Ни единого патрона. И откуда-то взявшаяся рожа: «А ты у мэня купы, а?» И смех, омерзительный смех.

Проснулся я, как заснул: одним рывком. Сквозь занавески светило солнце. Я чувствовал во всем теле удаль молодецкую. Дверь в мой номер приоткрылась без стука, и в нее просунулась Владова козлиная бородка: «Едем на встречу с принцем. Сбор через пятнадцать минут». И пошаркал дальше по коридору: «Едем на встречу с принцем. Сбор через пятнадцать минут».

Не прошло и часа, как наша дурацкая компания пустилась в путь. Для встречи на уровне принца я выбрал синий пиджак от Версачи, найденный Генделевым в одном из лондонских Thrifty shops за 15 фунтов; белую рубашку с отложным воротничком, на запонках, — ее я спер у Эйнштейна, запонки мне сто лет назад подарил Дёмуш; и рыжие брюки в стиле гангстерских 20-х — это была последняя попытка одной белошвейки из Ашдода, которая надеялась, что все еще будет хорошо.

На Юппи красовались парадные белые гольфики, обутые в простые сандалии, которые в Израиле еще называют библейскими. Плейбойскими же можно было назвать Юппины джинсовые шорты, которые как раз подпирали ему яички. Красная кожаная барсетка добавляла экипировке последний мужественный штрих.

Полицейский Аркаша имел вид мешковатый, не элегантный совсем. Я не возьму в толк, зачем сорокалетние пузатые мужики заправляют рубашку, когда изменчивая мода уже давно позволяет носить ее навыпуск.