Читать книгу - "Страна смеха - Джонатан Кэрролл"

– То есть, по-твоему, если я разузнаю кучу всего о своем отце, то лучше пойму наши с ним отношения?

– Может, да, а может, и нет. – Она протянула руку и положила мне на ногу. – Но я думаю, между вами осталось много всего неразрешенного, оттого и эта твоя любовь-ненависть. А если ты по-настоящему поймешь, кем он был, то, может, это, ну... расчистит тебе путь. Понимаешь, о чем я?

– Да, наверно... Не знаю, Сакс. Не хочу сейчас об этом думать. Такая куча других дел...

– Ладно. Я же не заставляю тебя все бросить и сию минуту приступать. Не пойми меня превратно. Мне просто кажется, что тебе следует подумать над этим.

Нагель ткнулся носом ей в шею, и она быстренько выскочила из-под одеяла. Я был рад, что на этом разговор закончился.

Вышло солнце, так что после завтрака мы решили прогуляться по городу. Было еще рано, и все сияло, как мокрое стекло, от росы и недавнего дождя. Мы уже более-менее познакомились с местными жителями – с лавочниками, и не только,– и они приветственно махали нам, когда проезжали мимо. Еще одно преимущество маленького городка – вокруг не так много народу, чтобы можно было кого-то игнорировать. А вдруг сегодня же придется чинить у кого-нибудь из них машину или покупать капусту.

Когда мы добрались до библиотеки, моя старая приятельница (“Я же вам говорила”) шла навстречу по другой стороне улицы. Я предположил, что она идет открывать библиотеку.

– Вот вы где! Затворник. Погодите минутку. Дайте мне перейти.

Библиотекарша осторожно посмотрела налево, потом направо – можно подумать, она переходила автостраду Сан-Диего-фривей. Мимо проползла “тойота”; за рулем сидела женщина, которую я часто видел в городе, но толком не знал. Однако она тоже помахала нам.

– У меня для вас есть еще книги, мистер Эбби. Как вы, готовы? – Розовые румяна у нее на щеках почему-то ввергли меня в глубокую печаль.

– Томас еще не закончил “Ветер в ивах”[60], миссис Амеден. Как только закончит, я верну вам всю кучу и возьму новые.

– А я никогда не любила “Ветер в ивах”. Что это вообще за герой – лягушка? Мелкая, склизкая...

Я прыснул. Она строго посмотрела на меня и качнула своими благородными сединами:

– Именно-именно! Лягушки, хоббиты всякие мохноногие... Знаете, что говорил про это Маршалл? “Самое худшее, что может случиться с человеком в сказке,– это превратиться в зверя. Но высочайшая награда для зверя – превратиться в человека”. И я того же мнения... Ой, что-то я увлеклась. А как там двигается ваша книга?

Чем больше мы говорили с ней, тем больше казалось, что в этом городе все знают всё обо всех: библиотекарша была в курсе насчет пробной главы, месячного срока, насчет того, сколько и каких сведений дала нам дочь Франса. Откуда? Конечно, как и Анна, местные жители имели некоторые притязания на Франса, он ведь столько прожил среди них,– но неужели Анна потому все им и рассказывает? Или есть другая, менее ясная причина?

В голове у меня промелькнула картина: Анна, голая, привязана кожаными ремнями к станку в каком-нибудь садо/мазо-подвале, и ее хлещут и хлещут кнутом, пока не расскажет окружающим ее каменным галенским мордам все, что те хотят знать, обо мне и Саксони.

– А открытки с железнодорожными станциями тоже дала?

– Нет, не давала! Уй, да, да! Я отдала им все!

Тут (картина та же) фанерная дверь разлетается в щепы, и врываюсь я, как Брюс Ли, крутя нунчаками, словно пропеллерами.

– ...дом?

– Томас!

Я вздрогнул и увидел, что обе женщины ждут от меня ответа. Взгляд Саксони метал молнии, вдобавок она смертельно ущипнула меня под мышку.

– Простите. Что вы сказали?

– Настоящий писатель, не правда ли? Витает в облаках... прямо как Маршалл. Вы слышали, что года за два до его смерти Анна забрала у него ключи от машины? На этом своем старом микроавтобусе он только и делал, что деревья пересчитывал! Одно слово – мечтатель. Старый мечтатель.

Здесь каждый мог рассказать по крайней мере десяток историй о Маршалле Франсе. Маршалл за рулем, Маршалл за кассой, Маршалл и его ненависть к помидорам. Просто рай для биографа; но я стал задумываться, почему они придают Франсу такое значение и почему они все настолько тесно контачат между собой. Я вспоминал Фолкнера – и Оксфорд, штат Миссисипи. Насколько я читал', все в городке знали его и гордились, что он жил там, но это не так уж занимало их умы – он был просто их знаменитый писатель, и всё. Но здесь о Франсе говорили так, будто он либо сам Господь Бог в миниатюре, эдакий простецкий божок, либо по меньшей мере брат, самый близкий из всей родни.

В библиотеку мы решили в итоге не заходить и вместо этого продолжили нашу прогулку – отчасти потому, что настроение в это утро у меня было совсем не книжное, а отчасти потому, что некоторые места я уже несколько дней не посещал.

Моя экскурсия начиналась на автовокзале с облупившимися белыми скамьями снаружи и с расписанием автобусов, вывешенным прямо над ними, так что если вы хотите узнать, когда прибывает сент-луисский экспресс, то должны чуть ли не забираться к сидящим на колени. Полная миловидная женщина за плексигласовым окошком продает билеты. Сколько фильмов начиналось с такой же пыльной автобусной остановки где-нибудь в глуши? По главной улице ползет междугородный “грейхаундовский” автобус и останавливается у кафе “Ник и Бонни” или у Тейлорского автовокзала. Над ветровым стеклом, где оно отливает зеленью, написано, что автобус идет в Хьюстон или Лос-Анджелес. Но по пути он остановился в Тейлоре, штат Канзас (читай: Гален, штат Миссури), и вы удивляетесь – зачем. Передняя дверь с шипением открывается, и выходит Спенсер Трейси или Джон Гарфилд[61]. У него в руке поношенный чемоданчик, а сам он напоминает бродягу, или на нем шикарный городской костюм. Но в любом случае ему нет никакого смысла здесь выходить...

Второе любимое место – жутковатая лавочка в двух шагах от автовокзала. Внутри сотни гипсовых статуэток – Аполлон, Венера, “Давид” Микеланджело, Лорел и Харди[62], Чарли Чаплин, жокеи с кольцом в вытянутой руке для привязывания поводьев. Рождественские венки, ждущие призрачными рядами, кто бы их купил. Хозяин-итальянец сам же и работал в мастерской за торговым залом и редко выходил к прилавку, когда появлялись посетители. Будучи в Галене, я видел всего два или три образца его работы у кого-нибудь дома или во дворе, но, видимо, сводить концы с концами ему как-то удавалось. Однако самое зловещее в этих статуэтках – их белизна. Заходишь – и словно окунаешься в облака, только здесь это Джон Ф. Кеннеди и распятый Христос. Саксони же лавочку терпеть не могла и каждый раз вместо этого заходила в аптеку посмотреть, не пришло ли каких-нибудь новых книжек. А я дал себе зарок, что перед отъездом непременно куплю тут что-нибудь на память – хотя бы в компенсацию за все то время, что проторчал в этом заведении, глазея по сторонам. Правда, никто больше сюда и не заходил.