Читать книгу - "33. В плену темноты - Гектор Тобар"

Бурение продолжилось и на следующий день, во вторник, 10 августа. В полдень их молитва закончилась славословием тому, что наступил День шахтера, их профессиональный и общенациональный праздник. День шахтера приходится на праздник святого Лаврентия, поскольку, по католической традиции, которая уходит корнями в глубину веков, святой Лаврентий считается небесным покровителем шахтеров. В Чили в этот день владельцы рудников и шахт чествуют своих работников, устраивая для них и членов их семей пиршества и гулянья. И пусть сегодня их не ждало роскошное угощение, но они все-таки поздравили друг друга, гордясь тем, что шахтеры. И вообще, самим фактом своего существования Чили обязана людям, которые, рискуя жизнью, тяжким трудом в недрах гор добывали ее национальное достояние. Добыча природных ископаемых стала символом Чили, и Пабло Неруда посвятил множество поэм шахтерам Севера, а чилийские школьники по-прежнему воспитывались на таких книгах, как «Под землей» Балдомеро Лильо, в которой собраны рассказы о шахтерском труде начала двадцатого столетия. И вот теперь шахтеры «Сан-Хосе» голодают в свой профессиональный праздник. Но страдания, щедро приправленные гордостью, вдруг подвигли их прекратить всякие споры и исполнить национальный гимн.

Хриплые дружные голоса тридцати трех голодных мужчин глубоко тронули Виктора Сеговию, поразив его в самое сердце. «В тот момент я забыл, что оказался погребен в шахте», – записал он в своем дневнике, но ощущение свободы и братства оказалось мимолетным. Шли часы, и звук бура становился то громче, то ослабевал, и было даже трудно понять, откуда он доносится. А вскоре он начал слабеть. Куда двигался бур? По-прежнему в нашу сторону или уже нет? Несколько шахтеров вместе с Марио Гомесом стали прикладывать деревяшки к стене каверны, пытаясь определить, откуда доносятся звуки. Вероятность того, что бурильщики снаружи промахнутся, начала обретать реальные черты, и Виктор вновь принялся перебирать в памяти прошлое. Он ведь, по сути, не бывал нигде дальше Копьяпо, но зато у него большая семья, и невеселыми мыслями он унесся к своим многочисленным родственникам. В своей тетради он составил длинный список родни, двоюродных братьев и дядьев, всего тридцать пять человек, включая нескольких живущих отдельно родственников, с которыми он не виделся уже долгие годы, и попросил прощения у того, кто будет читать его записки, если он ненамеренно забыл о ком-то, потому что сейчас «…голова у меня не варит».

Когда звук бура стихал, а мужчины обрывали разговоры, до слуха Виктора и остальных, расположившихся в Убежище и неподалеку от него, доносился непрерывный рокот. Его издавали не стены, и это был не обвал в каком-нибудь дальнем коридоре; он раздавался в самом Убежище и был настолько громким, что Виктор упомянул о нем в своем дневнике. Он даже не подозревал об этом, но у этого звука имеется научное название – борборигмус, или урчание, то есть звук, издаваемый стенками гладких мышц в животе и тонким кишечником, сжимающим и проталкивающим вниз пищу, которой практически нет. Это клокотание вызвано теми жалкими крохами еды, которую они положили на язык несколькими часами ранее, и эхо пустого желудка лишь усиливало звук. И он повторялся у каждого из шахтеров, обостряя и без того сосущее чувство голода.

На столе в Убежище шахтеры играли в шашки, сделанные из картона. Немного погодя Луис Урсуа, встревоженный поведением товарищей, которые постепенно ожесточались и готовы уже были наброситься друг на друга с кулаками, изготовил комплект домино, разрезав на кусочки белое пластиковое обрамление треугольного предупреждающего знака, который он возил в багажнике своего автомобиля. Чуть выше по Пандусу, на отметке 105, где спали механики и сам Луис, Хуан Ильянес тоже прилагал неимоверные усилия, чтобы поддержать моральный дух своих viejos, рассказывая им всякие истории. Ильянес обладал глубоким баритоном и ясным и четким произношением телевизионного диктора; а еще он был начитан, образован, умел внятно излагать свои мысли и вдоволь поездил по Чили, так что ему было о чем поговорить с ребятами.

На шестые, седьмые и восьмые сутки их вынужденного поста Ильянес вел речь почти исключительно о еде.

– Вам никогда не приходилось видеть, как готовят козленка? На вертеле, над огнем? – вопрошал он, обращаясь к мужчинам, сидящим вокруг на импровизированных постелях из картонных упаковок и кусков брезента, который они позаимствовали из пикапа Луиса Урсуа.

Кое-кто согласно кивал, подтверждая, что, дескать, да, они видели, как готовят козленка на вертеле.

– Ага, а как насчет шестерых козлят за раз? – На первый взгляд, разговор о еде, которой у них не было, должен был казаться его товарищам изощренной пыткой, но никто из них и не подумал посоветовать Ильянесу заткнуться, и тот с воодушевлением продолжал живописать банкет, на котором ему однажды посчастливилось присутствовать. – Было это в пампасах. В окрестностях Пуэрто-Наталес, – уточнил он, обращаясь к шахтерам. Он как раз служил в армии, когда между Чили и Аргентиной едва не разразилась война в 1978 году. – Нас было человек пятьдесят резервистов, и мы стояли лагерем, от которого до границы было чуть больше километра. Метров восемьсот, точнее говоря. Дело близилось к Рождеству, наступал сезон традиционной фиесты, а нам приходилось довольствоваться одними армейскими пайками. И тогда один из солдат, местный парнишка, говорит, мол, нет, мы тут празднуем Рождество совсем не так. Мы устраиваем настоящее пиршество. И тут другой солдат приметил, что неподалеку пасутся аргентинские лошадки: с большими головами, мохнатые и страшные, как моя смерть, – с коротким смешком продолжал Ильянес. – Вот они бы нам пригодились, – сказал тот местный солдат, ну, вылитый гаучо, и растворился в ночи. Как оказалось, он увел несколько лошадок. Просыпаемся мы на следующее утро и видим двенадцать козлят на двух вертелах, освежеванных и выпотрошенных, – продолжал искушать Ильянес своих слушателей, лица которых уже расплылись в улыбке. – По шесть на каждом из двух длинных металлических шестов, положенных на деревянные рогульки. Ну а мы, значит, отправились за дровами. А кругом пампасы, ни деревца, и пришлось нам собирать сухие ветки кустов, – соловьем разливался он. – И уже совсем скоро заполыхал славный небольшой костерок, так что образовалась целая гора янтарных жарких углей. Chiquillos^[17], это было нечто, доложу я вам. – Кто-то из шахтеров удовлетворенно вздохнул, представляя, очевидно, запахи жареного мяса и шипение капель жира, падающих на угли, но Ильянес еще не закончил. Потому что, по его словам, откуда ни возьмись, появился еще один солдат с ранцем за плечами и раздал каждому по щепотке золотистого табака и клочку бумаги, и они свернули себе самокрутки. – Короче говоря, chiquillos, того Рождества я никогда не забуду.

Ильянес пересказывал эту байку с такими мельчайшими подробностями, что она вызывает доверие. Похоже, так все и было на самом деле. В полумраке журчал его неспешный рассказ, шахтеры чувствовали себя, словно слушали старинную постановку по радио. А он поведал еще одну историю из своего армейского прошлого о том, как скакал по чилийским пампасам на коне, и как столкнулся с древесным грибом под названием dihueñe^[18]. Северянам, привыкшим к сухому климату и никогда не видавшим подобных деликатесов, он расписал этот деликатес во всех деталях: