Читать книгу - "В запредельной синеве - Карме Риера"

В этот день инквизитору предстояло заняться не только делом Маргариты Антик, однако именно оно приводило его в такое раздражение, вынуждая встретиться лицом к лицу со своим прошлым, что было ему совсем не по душе: он не мог не понимать, что будет судить и Антик, и свидетельницу куда строже и неумолимее, чем мать Маргариньи, которая, обеспокоенная судьбой дочери, и научила ту заговору, и уж тем более саму Маргаринью – ведь покуда шел дождь, не уходивший из его памяти, он не забывал и ее, несмотря на прошедшие годы и разделявшие их расстояния. Он искал ее и в тот последний приезд – одним поздним вечером, когда он возвращался от друга, на одном из перекрестков ему показалось, что он видит ее среди подруг. Он как следует протер глаза, чтобы избавиться от видения дождя и снова заняться делами. Но прежде, пытаясь немного прийти в себя от духоты, инквизитор отер платком лицо и встал, проверяя, отлипнет ли от кожи рубашка, которую он носил под сутаной и которая, казалось, приросла к его телу. Затем Фермозино снова сел за стол и отодвинул от себя показания, связанные с делом Антик. Как будто передумал и оставил идею заняться непременно им. Сложив все бумаги по этому делу в папку, судья завязал тесемки и снова обратился к доносу Шрама. Он, по обыкновению, обмакнул перо в чернила и держал его наготове, на случай если у него возникнет желание записать на отдельном листке то, что привлекло его внимание, прежде чем он начнет дело, которого с таким нетерпением ждал отец Феррандо. Нетерпение ретивого исповедника больше всего мешало инквизитору. Он был уверен, что иезуит, хотя и оказался достаточно деликатным, чтобы не сказать этого вслух, хотел воспользоваться открытием процесса для того, чтобы получить от него рекомендацию на пост, к которому стремился также и отец Аменгуал. Оба казались ему одинаково недостойными претендентами, однако Аменгуал, по меньшей мере, никогда ему не докучал. Ученый монах полагал, что его жизнеописания святых – неоспоримая заслуга. Тем не менее, если сведения, сообщаемые Шрамом, окажутся правдой, их никак нельзя оставить без внимания, особенно теперь, когда судья получил нарекания от начальства, ибо сундуки пусты, а на теле Инквизиции столько прорех. Но писания Шрама выводили его из себя, и их он тоже отодвинул в сторону. Инквизитор в раздражении схватил еще одну папку, которая уже не первый месяц лежала открытой на столе и которую он просматривал, когда все остальные дела казались просто невыносимыми. Этот случай касался предыдущего епископа и одной шлюхи из борделя. Она также имела сношения и с его непосредственным предшественником. Фермозино еще раз прочитал:

Я увидел, как слизни и черви вползали и выползали в отверстия этих душ, их было такое же великое множество, как муравьев в муравейнике, и они застили мне взор. Бесы завывали, дикие звери рычали, драконы ревели, словно быки, а ядовитые змеи свистели. И все поддерживали этот беспорядочный хор.

Я увидел сильнейшую бурю, ураганный ветер, ужасающие вихри и метели, множество сотрясений грома и сверкание молний, ужасных молний, которые обрушивались на осужденных и не оставляли от них и следа.

Я увидел души монахов всех религиозных орденов и всех прочих представителей Церкви, которые жарились на огне. Папы и кардиналы сидели на пламенеющих тронах. Они были в унынии, их лишили знаков достоинства, и вместо митры на головах у них были надеты колпаки; их то и дело стаскивали с трона и бросали то в кипящие котлы, то в озера с тухлой водой. А еще им приказывали вымазаться в грязи и в экскрементах бесов. Но гораздо хуже приходилось тем, кто пребывал в последнем круге, касаясь огня. Их постоянно лизали языки дьявольского пламени и поджаривали горящие головешки, и страшная вонь стояла там повсюду…