Читать книгу - "Минус - Роман Сенчин"

Тепсей — гора такая есть километрах в тридцати от Минусинска, на берегу Красноярского водохранилища, — любимое место художников. У них там землянка вырыта, в ней печь из камня-плитняка, где-то припрятаны рыболовные снасти. Отдыхают они там от цивилизации…

— Понимаешь, на Тепсее время совсем иначе движется, — говорит и говорит Шура, и его глухой, медленный голос кажется мне уже мистическим, потусторонним каким-то. — День — целая жизнь. Долго-долго он тянется, и каждая минута разная, столько ощущений, мыслей — никакой косяк не сравнится… Вот предки наши, они за свою жизнь бездну тайн успевали открыть, тьму мыслей передумать, поэтому и были среди них истинные мудрецы. А теперь? Одной дрянью мозги забиваются, и как родился, ничего не понимая, так и сдыхаешь глупцом…

— Да, да, пару месяцев в природе поблаженствуешь, — перебиваю, — а потом все равно — к унитазу, к ванне, к телику. Газ-то, как ни крути, а удобней костерчика будет.

— Ух ты! — Шура вскочил, вырубил свет, отдернул тюлевую занавеску. — Пошел, родимый.

Я затушил сигарету, встал рядом с ним.

За окном мохнатыми, большими хлопьями падает снег. Ночной воздух стал плотным, белесым, и девятиэтажка напротив исчезла, даже света окон не различишь.

— Где-то слышал или читал, — говорю, сам не зная, зачем, — что, пока снежинка летит, она — чудо, она неповторима и прекрасна. А упадет на сугроб — и становится просто снегом, ходить только мешает.

— Н-да, — неопределенно, неохотно отзывается Шура, а в глазах его детский восторг.

Но этот восторг подстегивает мое раздражение, заставляет произносить злые слова:

— Вот ты, Александр, уверен, что надо творчеством заниматься, чтоб от реальности отделиться, не раствориться в ней. Это, может, и правильно в принципе, только, знаешь, это ведь слабость. Слабость просто-напросто. Так страусов в мультиках показывают: за ним гонятся, он убегает, убегает, а когда сил больше нет, сует морду в песок. Дескать, спрятался. Так же и вы… Да, ты художник, хороший художник. Но ведь… Лхаса, Фудзияма, таиландка… Не можешь там оказаться реально, так хоть так. Да? Или наши актеры. Они тоже всё свой мирок пытаются как-нибудь сляпать, а потом, силенок набравшись, — обратно в реальность. И зрители… зрители тоже… Страусы… Да я и сам бы хотел, но как-то… Ладно, Шур, извини, что наговорил тут тебе всякого. Пойду я домой. Завтра опять на работу…

— Что ж, давай, — со скрытым, кажется, облегчением кивает художник. — У меня завтра тоже дела намечаются, если клиент придет. Вот заработаю, закуплюсь жратвой…

— И на Тепсей, прятаться, — заканчиваю за него.

Решетов включает свет и идет в прихожую меня проводить.

В коридоре почти напротив нашей двери сидит на корточках Лена, беспрерывно качаясь, будто невидимый ветер треплет, хочет ее опрокинуть. Над ней тот здоровюга с Саниной отвальной. Смотрит на Лену неласково, явно теряя последние капли надежды провести с женщиной приятную ночь. А у Лены лицо помолодевшее, розовое, но злое, губы дрожат. Чуть в стороне от них — Лёха, сонный и недовольный.

— Вот, опять набралась, — расстроенно объясняет здоровюга. — Два часа с ней валандаюсь, до кровати дотащить не могу.

— Понятно, — бесцветным голосом отзывается Лёха.

Некоторое время стоим молча, все трое глядя на Лену, чего-то от нее ожидая. А она продолжает качаться, лицо приподнято, губы дрожат…

— О Саньке что слышно? — спрашиваю здоровюгу.

— На учебке сейчас, портянки наматывать учится. Двадцать третьего февраля вроде присяга. Тогда уж начнется…

— С-свол-лачь, — выдавливает Лена. — Это ему… так ему… г-гад…

— Ленке вот такое письмо накатал, она показывала, на пяти листах, — продолжает здоровюга и говорит неожиданно складно для своего неандертальского облика: — Просит приехать, прощение там… ну, что так плохо с ней жил.

— Г-гад вонючий…

— А она, — он кивает на Лену, — сына предакам отдала и — вот.

— Ясно-ясно, — вдруг с явным злорадством говорит Лёха. — Мстит, значится, таким способом муженьку.

— Хрен их разберет, — здоровюга, тяжко вздохнув, наклоняется и хочет поставить ее на ноги, а Лена вяло сопротивляется.

— Не… не надо… лучше… лучше так…

— Ну кончай, Ленок, подымайся. Пошли спать, — стараясь придать голосу нежность, басит здоровюга. — Отдохнешь…

Она вырывается бойче, уже чуть не колотит по парню своими ручонками. Тот держит ее, успокаивает — и зря: вдруг Лена обрывает свои ноющие бормотания, округляет глаза, а еще через секунду из ее рта брызнуло мутным фонтанчиком. Я инстинктивно качнулся назад, Лёха смачно причмокнул.

— Йё-о-о! — здоровюга отпустил, толкнул Лену к стене, стал брезгливо, ребром ладони отряхивать мокрую куртку. — Да что ж это, бля? Ты что же делаешь?!

Потревоженные шумом соседи высунулись из своих комнат. Но предъявлять претензии никто не решается.

Лена скрючилась на полу, давясь блевотой, сотрясаясь и корчась. Из нее все выкатывались пахнущие водкой и желудочным соком вязкие волны. Такое впечатление, что она выпила литра три, не меньше, и без всякой закуски… Здоровюга растерянно стоит у противоположной стены, глядя то на куртку, то на блюющую даму. Кажется, вот-вот, вот сейчас он со всей дури впечатает ей в голову свой тупоносый башмак.

Мне надоело, я убрался в комнату, стал раздеваться. Пора спать. Долго прислушивался, со страхом и интересом ожидая звук удара и сразу за ним — дикий взвизг Лены, рычание здоровюги, а поверх них — одобрительный гогот Лехи.