Читать книгу - "Минус - Роман Сенчин"

Без четверти полночь. Ледянистый ветер дует разом со всех сторон. Зачем-то я пошел с работы пешком — хе-хе, решил прогуляться — и теперь зло ругаю себя, втягивая голову в воротник куртки, сжимая и разжимая окоченевшие пальцы.

А улицы пусты и темны. Окна в избах плотно закрыты ставнями, ставни закреплены стальными крючьями, а те, в свою очередь, намертво привинчены болтами к стенам внутри жилищ; в оградах ворчат готовые к драке цепные псы; поверх высоких глухих заборов натянута проволока с колючками. Надежные крепости, в них не проникнешь…

В общагу идти не могу. Надоела она до предела, до тошноты. И ноющий Лёха, и потрескавшийся потолок, и запах в уборной, и мигание перегорающих ламп, пустой подоконник на кухне… Но куда еще? Зачем поперся пешком?.. Нет, зачем-то поперся. Куда-то мне надо совсем не в общагу, в другое какое-то место. Бросить привычное, надоевшее, старое. Стать новым, никому не знакомым. Даже себе. Себе в первую очередь.

Останавливаюсь на углу Трудовой и Мичурина. Впереди светится Торговый комплекс всеми своими фонарями, маняще подмигивает разноцветными елочными гирляндами в витринах ларьков. Но мне не туда. Что там? Там все не для меня. И девочки той, с золотисто-каштановыми волосами, там нет. Или я ее не встречаю, потому что она тоже не для меня. Она для каких-то других… Ну и черт с ней…

Поднимаю рожу. Надо мной небо, бесцветное небо, оно не черное и не светлое, не высокое и не низкое. Непонятное. И что-то оттуда изредка падает. То ли дождь, то ли снег…

Вытянул из кармана пачку «Примы», собираюсь уже закурить, но в последний момент понимаю, что курить совсем не хочу. Хочу чего-то другого. Сую сигареты обратно. Заболел, что ли…

Войти в ближайший подъезд, постучать в первую попавшую на глаза дверь. «Здравствуйте! А я — к вам». — «О, проходите, пожалуйста! Оставайтесь. Мы вас так ждали. Будем друзьями!..»

— Здорово, — Шура Решетов криво, но искренне улыбается. — Давай, давай, как раз вовремя.

— Можно?

— Заходи, ясен перец.

Шурино «как раз вовремя» немного пугает — опять, значит, готовится выпить или курнуть. Но мне сейчас нужно совсем не это — в кои веки захотелось не спеша и полушепотом, при свете настольной лампы или лучше свечи, поговорить. Нести всякую детскую чепуху, слушать такое же. Всю ночь, до утра. И потом смотреть на рассвет, удивляться, обмирать от восторга… Такие ночи остались далеко позади, когда не знал еще выпивки, не особенно думалось о девчонках, зато до нервной дрожи, до боли в мозгу — о смысле жизни, о том, как устроены телефон, телевизор, магнитофон, о том, есть ли у Вселенной предел, и какой он, и что за ним… Вот о такой чепухе сейчас хочется поразмышлять.

И Шура словно бы слышит меня, он по-доброму, как-то по-родному улыбается и кивает:

— Посидим спокойненько, отдохнем. Последний день такой. Завтра — снег.

— Снег? — я с готовностью удивляюсь. — Откуда ты знаешь?

— Погода такая, по всем признакам выпадет. — И, ведя меня в свою комнату, объясняет: — Я же, Ромыч, не один год в общей сложности под открытым небом прожил. Художником в четырех стенах не станешь, воздух нужен, свобода.

Он совершенно трезв и такой вдруг помолодевший, несмотря на бороду и морщины, крепкий, хоть и худой. Какой-то он близкий сейчас, именно тот человек, о котором я думал четверть часа назад, стоя на углу Трудовой и Мичурина…

— Садись, — говорит Шура, — сейчас чаёк принесу. Из травок!

— Из каких травок? — пугаюсь.

— Из таежных, лечебных. Самый полезный чай. Каждый глоток силы прибавляет немеряно, голова варить начинает… Погоди, попробуешь, вот только запарю…

Удерживаю его, усмехаюсь, сам не зная из-за чего, начинаю раздражаться:

— Да-а, удивительно просто. Ты вот какой благостный, Петраченко несколько дней не пьет ни капли, во мне что-то бродит… как будто вот-вот со всех дыр дерьмо потечет… Зато потом стану младенчиком…

— Зима завтра, вот и хочется чистоты. Как тут суету не притормозить, не подумать? Природа требует. Вот чаек заварганю, поговорим.

Шура уходит. Я достаю сигареты, ищу пепельницу. Нет нигде. Хм, неужели Решетов до того углубился в свой отдых, что и не курит сегодня? Да ну их всех… То мычат и под столом валяются, то каких-то святых изображают. Чиркаю спичкой, вгоняю в глотку теплый, едкий дымок канской «Примы».

Ложусь поперек дивана, смотрю на громоздкий, во всю стену, стеллаж для картин. Среди холстов, золоченых рам и старых, исколотых гвоздями подрамников видна зеленая брезентовая папка. В ней у Шуры хранятся гуаши, там маленький, пестрый мирок, почти сказочный, нереальный…

Сбиваю пепел в сигаретную пачку, где осталось не больше трех сигарет. Две пачки есть дома, то есть в общажной комнате, — это радует.

На стуле, опертая о спинку, начатая картина. Сине-белые, облепленные снегом скалы, длинные, тощие лиственницы с темно-зелеными, почти синими лапами на редких, растущих лишь с одной стороны ствола ветках. Красновато-грязное небо висит низко-низко к земле, вершины деревьев прокалывают его. А нижняя часть полотна еще не тронута кистью, там обнаженный, блестящий от грунта холст.

— Вот и чаек, — ласково произносит Шура, внося две большие, прикрытые блюдцами кружки. — Я им уж третьи сутки отпаиваюсь. Великая штука, все вещества есть. Даже к еде не очень тянет…

Из-под блюдец подымливает парок. Воздух быстро наполнился ароматом травяного чая. Вспоминается чулан в бабушкином доме, где висели под потолком на леске пучки разных травок. В носу щекотало от их резкого, но приятного запаха, голова начинала слегка кружиться, и представлялось нечто тайное, замшелое, живые какие-то существа в темных углах. Нестрашные, теплые существа… И еще — тайга осенью, до холодов. Тоже таинственная, тихая и добрая, неспешно готовящаяся к долгому, спокойному сну…

— Давно я не был в тайге, — говорю. — В детстве родители часто по грибы брали, по ягоды, просто так ездили… Тут в Саяногорске на гастролях были, останавливались в горах. Хорошо там, но и тоскливо так…