Читать книгу - "На берегу неба - Василий Голованов"

IV

За весь день они не встретили ни души. В конце концов она просто задремала под ровное гудение мотора, но тут дорога вывернула на заросшую кустарником кочковатую равнину и то, что она увидела, чуть не заставило ее вскрикнуть: во весь горизонт над вершинами деревьев вставала громада ледяной горы. На много километров вокруг вся видимая земля устремлялась к ее подножию, утонувшему в глухой тайге, издалека похожей на бурый мох. Из этого мха вырастал исполинский конус, белоснежная вершина которого сияла в холоде неба. Над вершиной, безобидное с виду, зависло облачко пара, напоминая о том, что в недрах горы глухо идет какая-то неведомая работа.

Гора так и не отпустила их от себя. И, когда вечером они сели ужинать, спрятав машину в кустах у переправы через большую реку, ее вершина по-прежнему парила над миром, как безмолвный страж. Надо было встать и уйти подальше ото всех, сесть, обернуться камушком, и просто смотреть на эту гору, и впитывать взором, впитывать… Но вперемежку шли мысли о том, какого черта она вообще оказалась здесь, в этом миксере человеческих судеб или, что однозначно, в пропыленной кабине старого грузовика и кому это было надо – столкнуть их здесь со Шварцем, потом вмешать в дело хромого, протрясти это все полторы сотни километров по бездорожью, обдать жизнерадостным Сашкиным смехом и вывалить, наконец, на этом берегу, в виду этой горы, с ощущением, что за эти сутки она прожила целую жизнь, хотя ровным счетом ничего с нею еще не случилось. Причем она понимала, хотя еще и очень слабо, что по какому-то большому человеческому счету эта жизнь – она не то, чтобы ценнее, но как-то всамделишней всего пережитого ею самостоятельно до сих пор, за исключением некоторых мгновений детства…

А Юра – тьфу.

Но, может, это и было настоящее, которого она искала?

Что-то должно было произойти. Она поняла, что в ее чувства примешивается и страх – именно теперь, когда душа полна была восторга. Хотелось костра, но Шварц, вопреки ее ожиданиям, костер разводить запретил. Поэтому они сидели вчетвером возле гудящей паяльной лампы и слушали, как раскаляемый струей голубого пламени, направляемого согнутой трубой, гулко ухает закипающий чайник.

– Тут вообще место такое… – вдруг, ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Сашка.

Она поняла, что тому надоело молчать и он рвется рассказать какую-нибудь историю. Желтый глаз Николая сверкнул огнем, и глухой его голос прокашлял неодобрительно:

– Что за «такое»?

– Оживленное, – уже пустился в рассказ Сашка. – Если и возьмем кого, то тут, на этом броде. В прошлый раз майора Коблева прихватили. Вот это было дело… Голливуд!

Сашка сделал паузу и прикурил от огненной струи лампы.

– Майора этого мы давно ловим. Очень уж, сволочь, браконьерствует. И вот на этом самом месте засекаем – с той стороны реки вездеход. Все, как обычно: я за руль, если догонять придется. Двое наших по краям дороги, вперед Шварца с жезлом выпустили. Только его из воды выперло – Андрей его тормозит. Тот по газам! Чудом он Шварца тогда не зацепил. Я мотор завожу, смотрю, кто-то из наших ему на крышу запрыгнул, вцепился, как кошка, и к кабине ползет. Гоню. Но только бесполезно. Он по тундре на гусеницах быстрее меня. Гляжу – блестит в колее. Рыба, мать твою! Рыбу выбрасывают! Жму еще и вдруг – чуть в зад ему не въехал. Выскакиваю – Николай уже наверху сидит, этого гада держит.

Сашка затянулся и многозначительно сплюнул.

– Оказалось, майор люк задраил, прет себе и прет, ничего с ним не поделаешь. А Коля по морде вездехода сполз и курткой окна ему закрыл. Майор наверх – а Коля его ракетницей по башке. А я солдатика взял, который из кузова рыбкой сорил… Только все равно не засудили его, отмазали вояки. Дело даже завели, штраф хотели им впарить в триста тыщ – а как с гусей вода. Теперь опять он по этим местам шарится. Чуть к ним начальство – они майора на заготовки. А сейчас мне точно известно – они начальство ждут…

Она посмотрела на Сашку и впервые, кажется, увидела его каким-то другим взглядом; потом попыталась представить себе своих однокурсников, атакующих вездеход, и поняла, что это не смешно, а даже неприлично отчасти. Но уж они бы нашли, что сказать в свое оправдание! Чего-чего, а слов им всегда хватало!

Она впервые осмелилась обратиться к Николаю:

– А как же вы так смогли, с больной ногой-то?

– Вот так и смог, – отрубил он, не оставляя ей возможности для продолжения разговора.

Шварц встал и хлопнул себя по карманам:

– Ты бы сдерживал, Коля, себя…

Тот промолчал. Сашка достал откуда-то карты и, перетасовав, спросил, явно желая разрядить напряжение:

– Ну что, в дурачка сыграем?

Никто не ответил.

– Я по берегу пройду, – сказал Шварц. Ничуть не расстроившись, Сашка сдал на двоих и, насвистывая под нос какой-то дурацкий мотивчик, тут же выиграл у Николая первую партию.

– Подставляй нос.

Ей неприятно было, что Сашка хлещет по носу проигравшего партнера, а тот терпит, как будто они балбесы какие-то, а не герои.

Они ведь были герои?

Как аргонавты в старину. Наверняка, и аргонавты были грубым мужичьем и охальниками.

Николай тем временем снова проиграл. Воодушевленный Сашка не мог сидеть спокойно и, отсчитывая удары по носу Николая, то и дело оборачивался к ней, как бы приглашая разделить с ним радость победы. После каждого удара желтый глаз Николая прищуривался, непроизвольно наполняясь слезой.

Ей стало не по себе.

– Это он ради тебя, – с усмешкой сказал Николай. – Вишь, как расстарался…

– Знаете что…

Собрав грязные миски, оставшиеся после ужина, она спустилась к реке и тут терла их черным мелким песком, чувствуя, как на глаза навертываются слезы бессилия и обиды. Какого черта этот старый импотент приклеился к ней? Ей-то какое дело до его комплексов?! Но не успела она вымыть и пару мисок, как услышала за собой шаги. Это был Николай. Он шел прихрамывая, и, конечно же, молча, держа в руке котелок. У воды он сел – с видимым трудом – и принялся драить песком сначала внутреннее, блестящее вместилище котелка, а потом внешнюю его сторону, дочерна закопченную огнем. Она смотрела на его шею, красную и жилистую, как канат, и вид этой шеи почему-то внушал ей все большую уверенность в том, что молчит он нарочно, назло ей, и будет молчать, пока воздух не лопнет от этого молчания.

– Эй, дядя, – вдруг произнесла она. – А ты чего такой злой?

– Боишься, укушу?

– Нет.

– Тишины боишься, людей боишься, себя боишься.

– Я недобрых боюсь. Вам-то я ничего не сделала, а вы уже с меня пошли шкуру драть, как будто я вам зачет должна сдать по физкультуре.

Николай помолчал:

– Я тебя не виню ни в чем. Только, думаю, не надо тебе было с нами ехать. Очень плохая примета – баба на корабле…